Н Ланская - Обрусители

Она чуть тронула скобку.

Еремка и вида не подал, что слышит, a может быть и в самом деле не слыхал. Прождав часа два, не зная, сколько прошло времени, страдая за мужа и за больного ребенка, Наталья пошла домой. Так протянулось трое томительных суток. Каждый день по нескольку раз бегала она в волостное правление, кланялась старшине в ноги, сулила Еремке пятак, но волостной цербер был неподкупен, и Наталья уходила с растерзанным сердцем домой.

- He велено пускать! Потерпи до пятницы, на Егорья выпустим! - твердил Еремка. - Просись у самого, - прибавил он в очищение своей совести. - Изобью, говорит, коли что! - болтал он те же самые слова, и Наталья, постояв у двери, подождав и поплакав, тащилась по грязи домой, не замечая ни дождя, ни ветра, хлеставших ее прямо в лицо и заплаканные глаза. Никогда она так не жалела и не любила своего Макара. Она тем больше любила и жалела его, что считала себя первой и главной причиной обрушившейся на него беды. Так прошло пять дней. Настала пятница, день освобождения Макара. Наталья почти не спала всю ночь; забываясь тревожным сном, она беспрестанно просыпалась и, вспоминая, что это пятница, начинала радостно креститься. Стало светать; на востоке показалась красная полоса зари, погода обещала разгуляться, и восходящее солнце осветило своими лучами словно застывшие белые облака. Но, увы! He на радость озарило яркое осеннее солнце убогую хату Макара Дуботовки: в ту минуту, когда прибравшаяся Наталья загребла в печке жар, приступая к обеду, которого не готовила четыре дня, кормя ребят кое-чем с помощью солдатки Арины - на улице, под самыми окнами хаты, послышался шум, неясный говор нескольких голосов и, минуту спустя, топот тяжелых мужицких сапог в темных, заставленных разным хламом, сенях хаты. Предчувствуя что-то неожиданное и зловещее, объятая ужасом какой-то новой беды, Наталья бросилась к двери, и в ту минуту, когда она ее распахнула, страшная картина представилась её глазам: несколько крестьян, поддерживая окровавленного и едва переступающего Макара, ввели его в избу.

- Родимый ты мои! - вскрикнула Наталья и обхватила мужа руками. Макар слабо и болезненно застонал.

- Убил! убил, злодей! прошептала она и без чувств, словно подкошенная, упала на лавку среди плача ребят, стонов Макара и говора крестьян, на суровых и обычно-безучастных лицах которых выражалось глубокое сострадание.

A вечером сторож Еремка, улучив свободную минуту, рассказывал у колодца, «что как это его выпустили, a он повстречал старшину, да вместо благодарности и зачни его ругать всякими словами, a тот повалил его наземь, да и давай его таскать».

Спасибо Бычковым, - прибавил Иван Хмелевский, - a то-бы на смерть: насилу отняли...

- Ох! охиох! - вздыхала тетка Арина. - Что-же это с ним приключилось? Парень-то смирный, ведь соседи... Нешто выпимши был, - сообразила она.

- Все время пил, я и полушубок закладывать носил, - добросовестно пояснил Еремка.

На другой день у Макара открылась горячка. Наталья не оставляла его ни на минуту; Степку с Федькой взяла на свое временное попечение невестка Петра Подгорного, Степанида, a старая солдатка Арина возилась у колыбели.

Серый жеребчик попал к тому же еврею, который уже владел макаровым полушубком.

VIII.

Происшествие с Макаром дало новый аргумент в руки Гаврику Щелкунову. Он был почти рад, что случилось именно так, как случилось, и, соболезнуя о Макаре, в тоже время тотчас смекнул, что такой выдающийся случай поправит дело гораздо лучше беспрестанных мелких притеснений, которые, войдя почти в норму местной жизни крестьян, принимались ими, как нечто неизбежное, как град, засуха, наводнение или пожар.

На третий день после истории с Макаром, в еврейском шинке собрались опять знакомые нам крестьяне: тут были братья Бычковы, Филип Тилипут, состоящий в дальнем родстве е Дуботовкой, Петр Подгорный, Иван Хмелевский, Степан Черкас и новый член собрания, Василий Крюк. Степан Черкас был, как известно, сельским старостой и потому считался всеми законником и докой. Гаврик Щелкунов явился после всех и тотчас повел речь о главном предмете

- Сами видите, каково: ведь человек жизни решился, - начал Щелкунов, председательствуя по обыкновению в собрании.- Ну, что же, ребята? - посмотрел он вопросительно на всех.

- Да что, Гаврила Тимофеич: вестимо плохо.

- Чего хуже, проговорил Тилипут, - Жена убивается - страсть!

- Как же дядя Гаврик, по твоему? - спросил старик Подгорный, желая обсудить план действия.

- Очень просто, - сказал решительно Щелкунов: - долой старшину-разбойника, да и баста! Ведь вы же его выбирали, вам его и сменять.

- Таков же наш и выбор...

- Нешто нас спрашивают? - сказали Бычковы.

- Вишь чего захотел! - засмеялся Василий Крюк.

- Ну, так стало и церемониться нечего. Долой с него медалю: какой он старшина, когда он своей волости злодей! - воскликнул дядя Гаврик.

Но именно потому, что Гаврик был так решителен, крестьяне начали подаваться назад.

- Кабы вся волость заодно, a то как-то боязно, - проговорил законник и дока Степан Черкас. - Шкуры то своей, поди, жалко... Отдерут, как сидорову козу, a пожалуешься - еще накладут. Надо по закону, a не то что зря! Снять медалю недолго, a ты нами Гаврила Тимофеич, законную точку укажи.

- Это он, братцы, верно говорит, - сказал старик Подгорный.

- Что говорить, - качали головой другие.

Щелкунова начинала разбирать досада.

- Экие дубоголовые! Та вам и законная точка, что по царскому положению вам, т. е, самим крестьянам, предоставлено право выбора старшины: не захотели одного - ставьте другого. Тараса долой, Федора али Бориса на его место. Вы только рассудите: за что Макар пострадал? Нешто так можно? Ведь это убийство! Какой же закон?

- Что уж тут! - вздохнули мужики.

- Изувечил совсем, почитай и жив не будет, - сказал Филипп Тилипут.

- Вот то-то же! Долой его дьявола, и баста! воскликнул Щелкунов. - Ведь я для кого? Для вас же! A мне что?

Мужики молчали.

- Что же, мы, как все...

- От мира не отстанем, - прибавил Василий Крюк, смотря на других.

- Вестимо, - сказали разом Филиип Тилипут и Иван Хмелевский.

- A я вот что ребята, надумал, - произнес все время молчавший старик Подгорный, - подождем до срока. Ему как раз перед Миколой срок, Еремка сказывал и посредственник будет; ну, мы тогда на сходке и заявим: другого, мол, желаем, a тем временем подыщем кого... Потому так зря - опасно.

- Вестимо опасно... - сказали мужики.

- Подождать, так подождать - и то можно, - согласился Щелкунов, видя перед собой какое ни на есть достижение цели. - Ладно, что ли, ребята?

- Ладно, ладно: оставим до срока, - заговорили мужики, шумно поднимаясь из-за стола и весьма довольные этой мерой, которая кроме того, что была совершенно законна, еще имела преимущество отсрочки.