Алексей Белослюдов - В поисках Беловодья

Через двое суток, два парохода, под названием „Владимир Мономах” и „Батрак” сняли с пароходов довольно груза, оставив всего по 3000 пуд., и пароходы освободились, (поднявшись до осадки) в 2 1/2 фута. К тому же от дождя на пол фута прибыло в Амуре воды (и пароходы) один за другим, настойчиво пошли чрез перекат; канатом с помощью пассажиров и лебедки прошли перекат. После этого и остальные все пароходы стали пытаться по одиночке, но, как сидели грузно (2 3/4 фута), к тому же и вода уже сбывала в Амуре, то пройти не могли. Наш пароход, исправив колесо, совался к перекату дважды, но пройти не мог.

Мы могли бы уехать на пароходе „Мономах” или „Батрак", но нас обнадежили чиновники: иной кто останется, а вы не останетесь, — с собой вас заберем. — „Я телеграфировал, говорил Кнорринг, чтобы выслали инженерский для меня пароход, на котором уедем. Именно: генерал-прокурор с секретарем, генерал-майор Мелик-Гайказов с семейством, два полковника, войсковой старшина и купец Литвинов (который проживал в Китае, в г. Ханькове 22 года на чайных плантациях и с нами выехал в Россию).

Чиновникам мы услужили случайно. В одно прекрасное время, когда стояли все пароходы в Чернеевской станице, командир почтового парохода купил два осетра и приказал повару (китайцу) приготовить их для кушанья. Повар распластал осетров на берегу Амура, из коих один оказался икряной. Повар потроха и икру бросил в Амур. Барышников увидал, сказал мне. Я в это время был на палубе, сбежал по сходням на берег и спросил китайца: „Для чего бросил икру в Амур?" — „Нам ее не нужно", — ответил мне повар. Бросился я в холодный Амур, достал со дна икру и принес на пароход. Максимычева в это время на пароходе не было, он был в Чернеевой. Когда он пришел на пароход, мы рассказали ему, как бросил повар икру в Амур и как поспешили мы достать ее из воды.

Максимычев, способный на все мастерские художества: столяр, плотник, слесарь и хороший кузнец. — „Что же (сказал он) нужно икру устроить?" — „Да дело за вами", говорил я: — Барышников увидал, я из воды достал, а вам очередь подготовить ее к ужину". Максимычев положил икру в чашку и усмотрел, что икра начинала уже перемолошниваться; немедленно ее немного посолил, с помощью ножей изготовил грохотку, а в это время солью икра скрепилась.

Пропустили мы ее сквозь грохотки и подготовили. Вышла икра удачна, чего и не думали.

Когда генералам и чиновникам в столовую принесли ужин, сели они за стол. Мы принесли в большой тарелке икры и с почтением просили их закусить нашего изделия.

Генералы и чиновники приветливо и радостно благодарили нас за дорогой для них гостинец и спросили нас: „Где вы эту икру взяли?" — Мы рассказали, как повар бросил ее в Амур и как мы достали со дна Амура. Господа закусывали икру и между себя говорили: „Человек бросил в воду, признал ее неспособной. А вот люди из неё устроили замечательную закуску!" А более обратили внимание на то, что сами не ели, а догадались угостить людей совсем им незнакомых. За ужином господа выпивали и закусывали икрой и продолжали речь о нас и о всех уральских казаках: „Это ихнее родное изделие. Да не в том дело, что устроили изрядную закуску, а имеют быструю сметливость, как сознакомиться с каждым человеком. Как придет инженерский пароход, заберем их с собой для охраны”.

На другой день погода была приятная, и господа после завтрака вышли из каюты на палубу разгуляться. Мы находились с прочими пассажирами на корме. Не успели мы снять с головы фуражки, а господа уже с нами раскланиваются. „Что значит икра!" — говорили мы втихомолку. Итак, каждый день занимались с нами разговором, спрашивали нас о путешествии нашем, а иногда спрашивали об уральских казачьих промыслах. Мы рассказывали им, как во время осеннего рыболовства плаваем ярыгами и как бывает багренное рыболовство. Указываем примерно, водя багор вверх и вниз, поддеваем осетров и белуг. Господа с жадностью нас выслушивали. Прочие пассажиры, отпускные солдаты и с златых приисков народ удивлялись тому, что господа приветливо с нами обращались. Мы еще более стали следить за каждым движением и старались к ихним услугам. Господа пойдут с ружьями на охоту стрелять птицу, и мы идем за ними, моментально сбросим с себя верхнюю одежду и рубаху, бросаемся в холодную воду и достанем застреленную птицу.

Когда пришел инженерский пароход, Кнорринг велел быть нам готовыми к пересадке на его пароход. Мы и все чиновники приготовились, связали каждый свой багаж. Я побежал в Чернееву купить на дорогу хлеба. Но в это время Кнорринг получил телеграмму, в которой телеграфировали, чтобы на пароход садилось не более пяти человек, так как пароход этот дойдет до известного места, а там встретит его пароход, иной, маленький, а этот обратно пойдет в Благовещенск. Получив эту телеграмму, Кнорринг не знал, кого с собой брать и кого оставлять. Наконец, решил взять генерал-прокурора с секретарем и одного больного полковника с женой. Генерал Мелик-Гайказов с семейством, Ющенко, Литвинов и мы остались скучать в Чернеевой. На каждый день ожидали мы: вот придут маленькие пароходы и нас увезут, или вода прибудет, — и на этих уедем. Ждали 4 дня и ничего не дождались. На 5-й день пришел пароход сверху, который увез инженера Кнорринга с прочими и сдал их на маленький пароход; сам обратился в Благовещенск. Командир предложил генералу Мелик-Гайказову ехать с ним в Благовещенск. Гайказов решился ехать обратно в Благовещенск и уже оттуда чрез Владивосток морем до Кавказа. Нам предлагал Гайказов ехать вместе обратно морями. „Амуром вследствие мелководья не проедете, — говорил нам Гайказов. — Вы напрасно и поехали через Сибирь: вам лучше бы из Японии направиться через Америку и тогда скорее могли бы доехать на Урал. Теперь вам не пробраться через Сибирь — наверно зазимуете в Чернеевой станице”.

Смутились мы и не знали, что делать: ехать ли с генералом обратно, или ожидать удобного времени и пробираться через Сибирь. Наконец, вспомнили слово, сказанное Кноррингом. Когда он отъезжал от нас, то сказал: „Вы, уральцы, остаетесь, жаль мне вас, но все-таки держитесь за Литвинова!” Мы предчувствовали, что рано или поздно выедем с Литвиновым, а не зазимуем. На предложение генерала мы не пожелали. „Нет, Ваше Превосходительство, обратно морями не поедем. Быть может случайно придется и пешком следовать. Не излишне посмотреть нам и сибирские места“.

Генерал уехал обратно. Мы остались в Чернеевской обдумывать, какими судьбами пробираться нам восвояси. Купить лодку и тянуться? Берега словно осыпаны сплошной галькой. Сухопутием пробираться, — нет тележной езды, только небольшая тропинка извилисто тянется по горам и оврагам, покрытым густым лесом, по которой от времени до времени верховые вооруженные казаки возят простые пакеты, пока Амур не покроется льдом и лед не окрепнет, после чего езда бывает Амуром, а леса остаются непроходимыми; по ним только блуждают бродяги, бежавшие с Сахалина острова и прочих каторжных работ. Мы вознамерились (все-таки) ехать этой тропинкой верхом и стали подряжать опытного казака провести нас тайгой до Сретенска, 837 верст. Казак просил за проезд 1 рубль с каждой версты. Ющенко предлагал купить лодку и тянуться лямкой берегом; Литвинов— верхом ехать и в лодке тянуться не согласен, опасаясь бродяг. Пока судили и рядили, каким путем пробираться восвояси — получилось известие, что правительство принимает меры к приисканию мелководных пароходов для передвижения вверх по Амуру, как почты, так и народа. Находящиеся на пароходе пассажиры конечно радостно услыхали это известие и стали иметь надежду, что на пароходах скоро доставят до Покровки. Прошел день, прошел другой и третий. Пассажиры от нечего делать разнесли одно слово по каменистому берегу. Пока несется это слово обратно, откуда оно вышло, — оказывается к нему уже пришито девять слов таких. „Правительство теснит компании пароходов, на которых мы приехали, — говорили пассажиры, — чтобы выплатили пассажирам все убытки: кто купил хлеба, кто мяса, кто чего иного". Вследствие скопления множества на пароходах народа — цены на все продукты в Чернеевой очень повысились: хлеб по 17 к. и тот неудачный (пресный). Мясо и по 20 коп. за фунт дай, да его нет.