Мария Эджуорт - Замок Рэкрент

На следующий же день, будучи слишком горд, как он мне сказал, чтобы оставаться хоть на час дольше в доме, который ему уже не принадлежал, он отправился в охотничий домик, а я спустя несколько часов за ним. Весь О’Шоглин его оплакивал, я и остался послушать, о чем говорят люди, а после пересказал все бедному моему господину; он был очень невесел, лежал в постели и жаловался на сильную боль в сердце, но я-то подумал, что это все от огорчения из-за всей этой истории, не говоря уж об обидах, выпавших на его долю в последнее время; и, зная его натуру с детства, я взял свою трубку и, раскурив ее у камина, стал ему рассказывать, как все его любят и как все о нем жалеют в графстве, — ему сразу и полегчало.

—У вашей чести много еще в графстве всяких друзей, что богатых, что бедных, о которых вы и не подозреваете, — говорю. — Вот когда я шел по дороге, то встретил двух джентльменов в собственных экипажах, и, узнав меня, они про вас справлялись, и все любопытствовали, где вы, да что вы, и даже сколько мне лет. Подумать только!

Тут он встрепенулся и принялся меня расспрашивать, что это были за джентльмены. А на следующее утро пришло мне на ум обойти, никому не сказавшись, всех тех господ, у которых гостили они, бывало, с миледи, всех тех, кого почитал я за добрых его друзей, что и в Корк бы поехали в любую минуту, только б ему услужить; вот я и взял на себя смелость попросить у них взаймы немного наличных. Все они по большей части обошлись со мной очень любезно, и долго расспрашивали с большой добротой о миледи и сэре Конди и обо всем семействе, и очень дивились, узнав, что замок Рэкрент продан, а господин мой ради поправки здоровья поселился в охотничьем домике, и все его очень жалели и не скупились на добрые пожелания, но свободных денег у них, к несчастью, ни у кого тогда в наличии не было. Так что я вернулся, как ушел, ни с чем, и как я к ходьбе не привыкши, да и силы у меня не те, что прежде, то утомился я очень, но зато имел удовольствие пересказать моему господину все любезные слова, что говорили про него и простые, и знатные.

—Тэди, — вдруг говорит он, — все, что ты мне рассказал, приводит мне на ум странную мысль. Все равно, знаю я, что недолго мне на этом свете жить, и хочется мне посмотреть на собственные похороны, пока я еще не умер.

Очень я смутился, как услышал в первый раз, что он про собственные похороны так легко говорит, хотя сам, по всему судя, находится в полном здравии, но опомнился и ответил:

—Уж, верно, зрелище будет на славу, — говорю, осмелев, — и я буду горд, коль доведется мне быть ему свидетелем.

Я не сомневался, что у его чести похороны будут такие же пышные, как у сэра Патрика О’Шоглина; в нашем графстве других таких не было, да и навряд ли будут. Но мне и в голову не пришло, что он это серьезно, пока на следующий день он не вернулся к тому же разговору.

—Тэди, — говорит, — что до поминальной трапезы [62], то тут уж я, конечно, могу без большого труда увидеть кусочек собственных похорон.

—Что ж, раз вашей чести так того хочется, — говорю, не желая ему перечить, когда он в такой беде, — посмотрим, что можно будет сделать.

Тут мы пустили слух, что он серьезно болен, благо это было нетрудно, потому как он с постели не вставал и никто его не видел, а я вызвал свою сестру, женщину старую и очень в обращении с больными умелую, чтоб она за ним ухаживала, и мы всем сказали, что он очень плох, правда, она-то ничего не подозревала, а только все получилось как нельзя лучше, — народ к нам повалил, и мужчины, и женщины, и дети, а как в домике было только две комнаты, кроме тех, что стояли запертые с Джейсоновой мебелью и пожитками, то в дом скоро набилось столько, что яблоку негде было упасть, и духота, и дым, и шум несусветный; а я стою среди тех, что теснятся у самого смертного ложа, хотя о покойном и думать забыли, и вдруг слышу, господин мой подает из-под шуб, что были на него навалены, голос. Я подошел поближе, а остальные ничего не заметили.

—Тэди, — говорит он, — с меня довольно. Я задыхаюсь и ни слова не слышу из того, что они говорят о покойном.

—Благослови вас господь, — говорю, — только полежите тихо и спокойно еще немножечко, потому как сестра моя боится привидений, и если вы вдруг сейчас ни с того, ни с сего возьмете и оживете, она просто на месте умрет от страха.

Так что он лежит и не шевелится, хотя почти задохнулся, а я стал поскорее рассказывать, какую мы шутку сыграли, тому шепну, потом этому, и все очень удивились, но всё же не так, как мы думали.

—Значит, что ж, не будет нам трубок и табаку, а мы-то так далеко пришли в ночь?—спрашивают. Однако все же порадовались, когда его честь встал выпить с ними и послал еще за выпивкой в трактир, где очень любезно предоставили ему на этот случай кредит. Так что ночь прошла очень весело; но только сдается мне, сэр Конди среди всего этого веселья был грустен, потому как не услышал о себе речей, на какие надеялся.

На следующее утро, когда все, наконец, убрались, и в доме не осталось никого, только мы с сестрой сидим с сэром Конди на кухне, вдруг открывается дверь и входит — кто бы мог подумать? Джуди Мак-Квэрк собственной персоной! А я упустил сказать, что когда еще в охотничьем домике жил молодой капитан Манигол, она вышла замуж за капитанского егеря, а он немного спустя возьми да и завербуйся и бросил ее и был убит на войне.

Бедная Джуди очень подурнела, как побыла замужем год или два, и такая была почерневшая да нечесаная, что сэр Конди даже ее не признал, пока она не заговорила. Но она сказала:

—Это Джуди Мак-Квэрк, с позволения вашей чести, разве вы ее забыли?

—Ах, это ты, Джуди, — ответил его честь. — Конечно, я хорошо тебя помню, только ты очень изменилась, Джуди.

—Оно и время, — говорит. — Сдается мне, что и ваша честь изменились с тех пор, как я вас в последний раз видала, — давно это было.

—Немудрено, Джуди, — говорит сэр Конди и вроде бы вздыхает. — Только что же это ты, Джуди? — говорит. — Как это ты не пришла прошлой ночью на мои поминки и трапезу?

—Вы уж на меня не обижайтесь, — говорит она. — Я о поминках вашей чести и слыхом не слыхала, пока они не кончились, а то бы я наверное пришла, как бы трудно мне это ни было. Потому как вышло мне третьего дня идти за десять миль к родичам на свадьбу, и вернулась я, когда поминки уже кончились. Но, в следующий раз, — говорит, — ваша честь, обещаю, этого не случится [63].

—Что ж, увидим, Джуди, — говорит его честь, — и, может, даже скорее, чем ты думаешь, ибо я последнее время нездоров, да и вообще полагаю, что жить мне осталось недолго.

Тут Джуди прижала краешек фартука сначала к одному глазу, потом к другому, придя, как видно, в сильное расстройство чувств, да и сестра моя поспешила вставить словечко и просила его честь приободриться, потому как она твердо верила, что это всего лишь подагра, вот и у сэра Патрика, бывало, схватит, а потом отпустит, а ему бы выпить стаканчик особого, а не то — и целую бутылку, чтоб прогреть желудок. Он обещался ее совету последовать и тут же послал в трактир, а Джуди сделала мне знак, и я отошел с ней к двери, а она и говорит: