Прободх Саньял - Куклы

Ярмарки в Куморпара — дело местных активисток. Маленький окружной городок всего в семи крошах [15] Крош — мера длины, равная примерно 4 км. вниз по реке от Куморпара. И тем не менее в городе ярмарки не устраиваются. Здешние женщины — некоторые из них окончили колледж, где училась Молинади и ее подруги, — горят желанием работать в самых глухих уголках. Их не смущают трудности и невзгоды. Их место в деревне, куда они явились как носители культуры и просвещения.

Дорога то идет по жнивью, то круто поднимается вверх, то опускается вниз. Поля уже убраны — наступил месяц чойтро [16] Чойтро — месяц бенгальского календаря, соответствует 15 марта — 15 апреля. . Над головой дырявая крыша повозки. Арбы того и гляди развалятся. Оба возчика, тощие и больные, под стать своим волам. Но что же делать? Хорошо, что нашли хоть этих. Достав из чемодана газету, Молинади пытается читать, но ее подбрасывает и толкает, строчки прыгают перед глазами; уж очень неровная, разбитая дорога. Девушки из Калькутты не привычны к деревенским дорогам и к путешествиям на арбах. Но ехать надо — таков приказ руководства Конгресса. Они должны вовремя прибыть на выставку кустарных изделий и в течение нескольких дней выступать перед крестьянами. Таково задание, суть их исследовательской работы. За эту работу они уже однажды были удостоены факультетской премии.

Над головой палящее солнце месяца чойтро. Поблизости нигде нет воды. Но девушки держатся стойко. Они больше не жалуются, что голодны, что их мучит жажда. Пурно улавливает лишь нотки нетерпения в их голосах — когда же, наконец, они приедут на место? На передней повозке Бина и Абха. Только что они оживленно разговаривали, теперь молчат. Изредка до Молинади и Пурно долетают их подавленные вздохи.

— Абха первый раз в деревне, — заметила Молинади.

— Зато наша Бина превосходно знает сельскую жизнь! Ее тетушка живет в деревне, в округе Бордхман!.. — пошутил Пурно.

Молинади рассмеялась.

С передней арбы раздался голос Абхи:

— Эй, Молинади, в чемодане, кажется, было несколько бисквитов?

На обеих арбах захохотали.

— Ах, уже все поели? Ну что тут смешного? Мне, право, не до — смеха, Пурно-бабу!

— В Шастрах [17] Шастры — древние священные книги, в которых изложены этические и религиозные обязанности индусов. говорится, что стыд — лучшее украшение женщины, — ответил Пурно.

— Вот как! Но я его еще не потеряла!

— А если попостимся еще часика два, то, пожалуй, и потеряем, — с серьезным видом возразила Бина.

Все опять рассмеялись.

— Сколько едем, а Энатпура все нет и нет, — вздохнула Молинади: — Пурно-бабу! Можно там достать хотя бы мури-мурки [18] Мури-мурки — сладкое блюдо из риса. ?

— Что мури-мурки! Устроим настоящий пир! — весело ответил Пурно.

В двух крошах от станции путешественники обогнали худенького мальчугана лет двенадцати.

— Далеко ли до Энатпура? — спросил Пурно.

Мальчик робко подошел к арбам.

— Еще далеко! Я тоже туда иду…

— Можно там что-нибудь купить? — опросила Молинади.

— А что вам надо?

— Хотя бы мури-мурки… Или креветок… молока…

— Молока не найдете.

— А базар есть?

Мальчик покачал головой.

— Сегодня четверг, а базар бывает только по субботам и вторникам.

Девушки невесело переглянулись: значит, придется довольствоваться сухими креветками и мури-мурки…

— А как далеко от Энатпура до Куморпара, брат? — спросила Абха.

«Брат?» — мальчик смущенно потупился.

— На лодке около трех крошей. Вы на ярмарку?

— Да, да! — подтвердили девушки. — А ты бывал на ярмарке?

— Еще бы! Я продаю там кукол.

Любопытство — второе имя женщины. Молинади, Бина и Абха забросали мальчика вопросами, и он охотно рассказал им о себе. Зовут его Фокир. Он сирота, живет с дедом. Дед делает кукол, а он продает их в Куморпара. Нынче стало трудно с красками, и дедушка тяжело болен…

Они продолжали путь вместе и около трех часов пополудни добрались до Энатпура.

Арбы остановились у густых зарослей бамбука. Жителям этой заброшенной глухой деревеньки в диковинку хорошо одетые, красивые, пышущие здоровьем девушки.

Особенно интересно детям — они окружили приезжих и не спускают с них восхищенных глаз.

От жаркого солнца лица девушек стали багровыми. Грубые домотканые сари невыносимо тяжелы, но ничего не поделаешь — нельзя же здесь, в этой глуши, среди бедности и нищеты, вырядиться как на праздник.

Пурно вместе с Фокиром отправился на пристань. Девушки поспешили укрыться в тени бамбуковых зарослей. Шутя и болтая, они роздали ребятишкам гостинцы — игрушки, дудки, шоколад, куски материи…

Вернулся Пурно.

— Молинади, Абха, Бина! Пойдемте.

— Куда?

— Мы остановимся у деда Фокира. Там можно вымыться и отдохнуть.

Бина нахмурилась.

— И долго нам придется здесь сидеть?

— Я спрашивал лодочника — скоро поедем…

Все гурьбой, оживленно обмениваясь впечатлениями, двинулись за Фокиром.

— Какие красивые глаза у этого деревенского мальчика! — восхищенно проговорила Абха, кивнув головой в сторону Фокира.

— Представь, я тоже сейчас об этом подумала, — ответила Бина. — Но какой он худенький, бедняжка…

— Верно, некому о нем позаботиться.

— Забота у них одна: не умереть бы с голоду…

Так за беседой приезжие незаметно подошли к дому Фокира.

В бамбуковых зарослях вдруг зашумел предгрозовой ветер. С северо-востока ползли темные тучи.

— Пурно-бабу, смотрите! — воскликнула Молинади. — Собирается гроза! Как же мы поплывем?..

Пурно, Бина, Абха с тревогой взглянули на небо…

Хижина Фокира — две крохотные комнатки. Одна из них нежилая, должно быть хлев. У самых стен густые непроходимые заросли, за ними чуть виднеется старый заболоченный пруд. В комнатке темно. Почти нет домашней утвари; и ни единой вещицы, которая указывала бы на присутствие женщины. Трудно себе представить, как может человек жить в такой нужде. Страшна и угрюма эта нищета — наверное, поэтому так тяжело вздохнула Молинади.

Из угла послышался слабый старческий голос:

— Достал ли ты рису, внучек?

Девушки подошли к старику. Он лежал на грязном лоскутном одеяле, худой, как скелет: провалившиеся щеки, ребра — как обручи на ссохшейся бочке… Рядом с ним кусок глины, ковшик с водой и какие-то инструменты.

Увидев девушек, старик хотел приподняться, но задохнулся в сильном приступе кашля.

— Лежите, дедушка… Мы устроимся сами… — проговорила испуганно Молинади.

— Семь месяцев, дочка, кашель бьет, лихорадка не отпускает. У нас в деревне не найдешь никаких лекарств…

Приезжие молчали. Каждый из них, казалось, чувствовал себя виноватым, что в деревне нет лекарств.