Марсель Эме - Проходящий сквозь стены [Рассказы]

Через несколько дней Улюлю попался — поднял шум в ювелирной лавке и привлек внимание ночного патруля. Оставив автограф около кассы, он принялся распевать во все горло, как пьяный, и крушить витрины увесистым золотым кубком. Ему ничего не стоило пройти сквозь стену и улизнуть от полицейских, однако, судя по всему, он сам напросился на арест, желая поразить оскорбивших его недоверием сослуживцев. И они действительно были изумлены, когда на другое утро увидели на первых полосах всех газет портрет Дютийоля. Горько коря себя за то, что не оценили по заслугам гениального коллегу, они все отпустили в его честь такую же бородку. А некоторых раскаяние и восхищение завело так далеко, что они покусились на бумажники и семейные часы своих друзей и знакомых.

Вы скажете, что сдаться полиции только для того, чтобы удивить сослуживцев, — поступок легкомысленный, недостойный выдающегося человека, но внешние причины того или иного желания ничего не значат, когда действует предопределение. Пусть Дютийоль полагал, будто уступает тщеславной жажде показать, на что он способен, однако на самом деле он следовал велению судьбы. Для проходящего сквозь стены тюрьма — непременная ступень на пути к славе. Дютийоль, очутившись в Санте, почувствовал себя наверху блаженства. Стены тут были упоительно толстые! В первое же утро ошеломленные охранники увидели, что узник вбил в стену камеры гвоздь и повесил на него золотые часы, принадлежавшие начальнику тюрьмы. Объяснить, как они к нему попали, он не смог или не пожелал. Часы были возвращены владельцу, тем не менее на другой день они снова оказались в камере Улюлю — лежали на тумбочке вместе с первым томом «Трех мушкетеров», позаимствованным из книжного шкафа начальника. Персонал Санте сбился с ног. В довершение всего охранники жаловались, что их то и дело пинает под зад неведомо кто. Как будто у стен помимо ушей появились еще и ноги. Улюлю провел под стражей неделю, по прошествии которой начальник, войдя поутру в свой кабинет, нашел на столе письмо следующего содержания:

Памятуя о нашей беседе 17-го текущего месяца и в соответствии с ведомственным уставом, утвержденным 15 мая прошлого года, имею честь довести до Вашего сведения, что я завершил чтение второго тома «Трех мушкетеров» и намерен произвести побег сегодня ночью между 11.25 и 11.35.

С совершеннейшим почтением,

К камере Дютийоля была в ту ночь приставлена усиленная охрана, однако в 11.30 он сбежал. На следующее утро эта новость стала широко известна и вызвала повсеместный восторг. Он немедленно совершил еще одно блистательное ограбление и, даже не думая скрываться, открыто разгуливал по Монмартру. Через три дня после побега, незадолго до полудня, его задержали в кафе «Мечта» на улице Коленкура, где он сидел с приятелями и попивал белое винцо.

Его снова посадили в Санте, в темную камеру с тройным запором, но он в тот же вечер покинул ее и устроился на ночь в гостевой спальне у начальника тюрьмы, а в девять утра позвонил горничной и потребовал завтрак в постель. Срочно вызванная охрана схватила Улюлю, который и не думал сопротивляться, и водворила его обратно. Взбешенный начальник тюрьмы распорядился держать его на хлебе и воде и установил еще один пост прямо у двери камеры. В полдень арестант сидел за столиком в ближайшем ресторане. Отобедав и допив кофе, он позвонил по телефону начальнику тюрьмы:

— Алло, господин начальник? Мне очень неловко, но дело в том, что, уходя, я забыл прихватить ваш бумажник и теперь не могу расплатиться в ресторане. Вы не могли бы прислать кого-нибудь оплатить мой счет?

Начальник примчался собственной персоной и, потеряв самообладание, разразился грубой бранью и угрозами. Это так разобидело Улюлю, что ночью он опять сбежал, с тем чтобы больше не возвращаться. Из предосторожности он сбрил бородку и сменил пенсне с цепочкой на очки в черепаховой оправе. Спортивная кепка и клетчатый костюм для гольфа с короткими бриджами окончательно преобразили его. Поселился он на улице Жюно, в маленькой квартирке, куда еще до первого ареста заблаговременно перевез кое-какую мебель и вещи, которыми особенно дорожил. Громкая слава несколько утомила его, и даже прохождение сквозь стены после пребывания в Санте потеряло всякий интерес. Самые толстые и неприступные из них после этого опыта казались ему хлипкими перегородками, мечтой его стало проникнуть в сердце гигантской пирамиды. План путешествия в Египет мало-помалу зрел в его душе, пока же он жил тихо и незаметно: занимался своими марками, ходил в кино и часами гулял по Монмартру. Гладко выбритый и в новых очках, он так изменился, что даже лучшие друзья не узнавали его при встрече. Только художника Жена Поля [5] Жен (Эжен) Поль (1895–1975) — художник-самоучка, прозванный «художником Монмартра», друг М. Эме и Л.-Ф. Селина. , который и в новом обличье безошибочно угадывал черты местного старожила, обмануть не удалось. Однажды утром он столкнулся нос к носу с Дютийолем на углу улицы Абревуар и громко сказал:

— Под фраера, гляжу, косишь, легашам мозги пудришь.

Что на обычном, не блатном языке означает: «Ты, я вижу, вырядился франтом, чтобы перехитрить сыщиков».

— О, ты меня узнал! — прошептал Дютийоль.

Этот случай обеспокоил его, и он решил поскорее уехать в свой Египет. Но вечером того же дня влюбился в белокурую красотку, которая дважды с промежутком в четверть часа повстречалась ему на улице Лепик. И тут же все вылетело у него из головы: марки, Египет и пирамиды. Красотке он тоже приглянулся. Ничто не может так поразить воображение современной женщины, как бриджи для гольфа и очки в черепаховой оправе. Ибо за ними маячат Голливуд, роман с режиссером, коктейли, калифорнийские ночи. К несчастью, красотка была замужем за неотесанным, ревнивым детиной. Этот ревнивец, сам, однако, был не дурак погулять и каждый вечер уходил из дома в десять часов, а возвращался в четыре утра, жену же для верности запирал в спальне, закрывая ставни на висячие замки, а дверь — на два оборота ключа. Днем же он не спускал с нее глаз и даже по улицам Монмартра, случалось, шел за ней по пятам. Обо всем этом Дютийоль узнал от Жена Поля. «Всегда, вишь, держит ухо востро, — говорил тот. — Такой хмырь никому не даст щипать травку на своем лугу».

Но Дютийоля это предостережение только распалило. На другой день, завидев белокурую красотку на улице Толозе, он увязался следом; она зашла в молочную, он тоже и, пока она стояла в очереди, успел нашептать, что он ее благоговейно любит и, хотя все знает: про жестокого мужа, запертую дверь, замки на окнах, — но все равно придет нынче вечером к ней в спальню. Красотка покраснела, молочный бидон задрожал у нее в руке, глаза увлажнились, она жалобно вздохнула и сказала: «Увы, сударь! Это невозможно».