Дмитрий Мамин-Сибиряк - Белое золото

Раз утром Кирюшку разбудила Спиридоновна.

— Ступай смотреть новокупку. Дедушка Елизар лошадь привел показывать. Охота похвастаться…

Действительно, перед конторой стоял дедушка Елизар и держал в поводу купленную только вчера гнедую лошадь, о какой старик мечтал лет пятнадцать. Кругом новокупки ходили в качестве специалистов Миныч и Мохов и разбирали ее по косточкам. Особенно усердствовал Мохов. Он совал несчастной лошади кулаком в бок, задирал хвост, дул в ноздри и в заключение пролез на четвереньках под брюхом.

— Ничего, правильная лошадь — одобрял Миныч. — Крепенькая на ногах. Эта вывезет.

— Хороша- то хороша, а несовсем, — говорил Мохов. — Глаз у нея круглый, значит, с норовом, а потом копыта слабоваты…

Кирюшка еще не видал дедушку таким счастливым. Мальчик и сам обрадовался лошади, как празднику. Сколько о ней было разговоров в семье, и вот теперь она стоит живая и совсем совсем такая, какой представлял себе ее Кирюшка.

— Ну-ка, садись верхом, Кирюшка, — командовал дедушка. — Попробуй коня… Да смотри, грешным делом, не сверзись.

Кирюшка проехал верхом и пришел в окончательный восторг. Какое сравнение с чалкой, которая трясла и не умела бегать! Собака Мохова, которую он называли Крымзой, тоже принимала самое живое участие в этой сцене и с громким лаем скакала перед лошадью, напрасно стараясь ее остановить.

— Да, добрая лошадка, — повторял Миныч, набивая нос табаком. — Хоть в Москву на ней поезжай.

— Что же, старик, надо ее будет вспрыснуть, — говорил Мохов, — Дело-то крепче будет…

— Какие тут вспрыски… — замялся дедушка Елизар.

— Ну, ну, нечего жаться. Платину лопатой огребаешь, лошадь купил, а на полштоф жаль.

— Да где я ее возьму, эту самую водку тебе? И рань такая…

— Ничего, я сгоняю вот на новокупке к Захарову. Только давай деньги…

К удивлению Кирюшки, дедушка достал из-за пазухи кисет с деньгами и отсчитал Мохову целый двугривенный медяками. Мохов лихо вскочил на новокупку и поскакал по дороге в гору. Дедушка Елизар проводил его глазами до леса и все время улыбался счастливой улыбкой, точно он видел счастливый сон.

— А пока мы чайку попьем, дедушка, — предложил Миныч. — Да закажем на радостях Спиридоновне закуску. Она нам такую яичницу сварганит… Нельзя, закон требует порядку. А к тому времени и Мохов воротится…

Спиридоновна даже не ворчала, как обыкновенно. Она тоже разделяла общую радость.

Мохов, действительно, скоро вернулся и привез бутылку водки. Яичница была готова. Когда уселись за стол, и дедушка Елизар налил первую рюмку, в окне показалось лицо Емельки.

— Да не колдун ли! — ахнул Мохов. — Я только подумал о нем, а он тут-как-тут. Ну, и человек.

Емелька был бледен и тяжело дышал. У него вообще был такой больной вид.

— Ну, ну, иди, — приглашал дедушка Елизар. — Гость будешь.

— Где ты пропадал-то, Емелька? — спрашивал Мохов.

— А болен был… С месяц вылежал в балагане под Осиновой горой. Болесть ухватила…

— Как же ты там с голоду не номер?

— А меня дьячок Матвеич пропитывал… Приходил по два раза в неделю и приносить разный харч. Разнемогался я с самой весны… Ну, думаю, расхожусь в лесу-то, а тут меня в горах-то и свалило. Ни рукой, ни ногой, лежу, как дерево…

Новокунка была вспрыснута. Поднесена была рюмочка даже Спиридоновне. Миныч начал уже мигать и блаженно улыбался. Нарушал праздничное настроение один Емелька, на которого и водка не действовала оживляющим образом.

— Ежели бы теперь другую бутылочку… — приговаривался Мохов.

— Нет, нет! — испугался дедушка Елизар, поднимаясь. — Будет… И то стравил вам целый двугривенный. Легко сказать…

Когда, старик вышел показать Емельке свою новокупку, охотник осмотрел ее добросовестно и похвалил, а потом отвел дедушку Елизара в сторону и проговорил:

— У тебя, сказывают, богатая платина идет?

— Врут, все врут, — отпирался дедушка Елизар.

— Перестань врать… Знаю все… Так вот што… значит, одолжи мне двугривенный. Как-нибудь справлюсь, тогда отдам.

— Што ты, што ты!… Да ты в уме ли?

Дедушка Елизар даже замахал руками, а потом рассердился…

— Тоже, нашли богача… Сейчас только стравил целый двугривенный, да тебе дай двугривенный.

— Да ведь место-то мы вместе с тобою обыскивали? Цельных две недели я на тебя работал.

— А за што я цельных-то две недели кормил тебя?

Охотник Емелька молча повернулся, плюнул и зашагал под гору разбитой походкой, точно его несло ветром.

Кирюшка слышал весь этот разговор, и ему сделалось вдруг грустно. Ведь, дедушка мог дать двугривенный Емельке, и не дал. Это его скупость разбирает, как жаловалась мать. Кирюшке сделалось как-то особенно жаль больную мать. Вот и новая лошадь, и богатая платина, а кому от этого лучше? И Емельку дедушка тоже напрасно обидел. Происходило что-то нехорошее и несправедливое, и детское сердце Кирюшки больно сжалось.

На Авроринский переехал из Тагила белокурый Александре Алексеич, у которого книг было еще больше, чем у Федора Николаича. Господа жили между собой очень дружно, много читали и часто спорили. Александр Алексеевич занимался с Кирюшкой арифметикой и охотно объяснял все, что тот спрашивал: далеко ли солнце? Как делают часы? Куда идет платина? Отчего чорт боится петуха? Где конец света? Куда бежит вода? Отчего болят зубы? Некоторые вопросы приискового маленького дикаря заставляли Александра Алексеича смеяться, а он так смеялся, как только смеются очень добрые люди.

— Тебе хочется быть богатым, Кирюшка? — спрашивал Александр Алексеич, делая папиросу.

— А то как же? Всякому охота…

— А вот мне так нисколько не хочется.

Кирюшка не верил. Висимские мужики, а особенно старатели — только и мечтали, что о богатстве. Кирюшке казалось, что барин над ним смеется, как над маленьким.

— Нет, я серьезно говорю, — объяснял Александр Алексеич. — Если ты будешь богатый, так не наденешь на себя три шубы или не съешь три обеда за-раз?

— Нет.

— Значит, для чего же тебе богатство?..

— Жить веселее… Бросил бы работу, завел гармонию, сапоги со скрипом, пару лошадей, — мало ли што.

— А потом все это тебе надоест.

Но всего веселее было, когда на Авроринский приезжал к воскресенью Сергей Александрыч. Он точно привозил с собой веселье, и все начинали улыбаться. По вечерам у конторы устраивали хоровод, и Сергей Александрыч угощал всех пряниками и орехами, без которых не выезжал из Тагила. По всему прииску неслись веселые хороводные песни, а Сергей Александрыч выходил в средину крута и отплясывал русскую. Его все любили на прииске и называли «веселым барином».

— Уж Сергей Александрыч всякаго уважит! У него что ни слово, то прибаутка…