Шервуд Андерсон - В ногу!

Подобно орудийному залпу, грянул ответ из груди рабочих, со сверкающими глазами слушавших Мак-Грегора.

— Мы готовы! Веди нас! — закричали они.

Маргарет Ормсби вышла и слилась с толпой на Мэдисон-авеню. Она высоко держала голову, гордая сознанием, что человек, обладающий таким умом и столь простодушным мужеством, когда-то интересовался ею. Ее душу охватило смирение, и она стала упрекать себя за все те ничтожные мысли, которые были у нее раньше.

— Какое это может иметь значение? — прошептала она. — Теперь я знаю, что важно только одно — его успех! Он должен осуществить то дело, за которое взялся. Ему нельзя ни в чем отказать. Я бы пожертвовала последней каплей крови, я бы отдала свое тело на позор, если бы это могло помочь ему осуществить его великую мысль!

Волна восторга охватила Маргарет. Вернувшись домой, она взбежала к себе наверх и опустилась на колени у кровати. Она начала молиться, но вскоре снова вскочила на ноги, подбежала к окну и стала смотреть на город.

— Он должен добиться своей цели! — громко крикнула она. — Я тоже пойду маршировать вместе с ними. Я сделаю все, чего бы он ни захотел. Он сорвал завесу с глаз моих и всего человечества! Мы не более как дети в руках великого гиганта Труда, и нельзя допустить, чтобы Труд потерпел поражение от рук своих же детей!

Во время большой демонстрации в день Первого мая, когда власть Мак-Грегора над душой и телом рабочих заставила сотни тысяч детей Труда идти дружным маршем по городу, один только человек оставался совершенно равнодушен к «Гимну Труда», выраженному в топоте сотен тысяч ног. Дэвид Ормсби, как и всегда, про себя обдумывал положение. Он ждал, что это новое движение, сплотившее рабочих, в конце концов, выльется в форму забастовок и крупных индустриальных эксцессов. Дэвид Ормсби нисколько не был встревожен. Он был убежден, что молчаливая и терпеливая сила капитала в конечном итоге одержит победу. Он сидел у себя в комнате и думал о Мак-Грегоре и о своей дочери. Ему казалось, что он вполне определил степень влияния Мак-Грегора на его дочь, но минутами его охватывало сомнение.

«Настала пора окончательно выяснить этот вопрос, — решил он. — Я должен восстановить свое влияние на нее. То, что здесь происходит, является в действительности борьбой идей. Мак-Грегор так же отличается от всех других рабочих вождей, как я от прочих вождей капитала. У этого человека большой ум. Прекрасно! Я встречусь с ним на равных. И тогда, если только я сумею заставить Маргарет мыслить по-моему, она вернется ко мне».

Когда Дэвид Ормсби был еще мелким фабрикантом в одном из городов штата Висконсин, он имел обыкновение по вечерам кататься за городом в обществе дочери. Во время этих прогулок он был чрезвычайно внимателен к ребенку, и теперь, думая о силах, бушевавших в душе Маргарет, был уверен, что она в общем осталась тем же ребенком. В ранний полдень он вместе с дочерью отправился в город.

«Она, наверное, пожелает увидеть этого человека в зените его славы. Если правильно мое предположение, что она все еще находится под обаянием его личности, у нее несомненно появится это сентиментальное желание. Я поведу честную игру и дам ей много очков вперед, — с гордостью думал он. — В этой борьбе я не стану просить у нее пощады. Я не сделаю обычной в подобных случаях ошибки. Она заворожена образом, который из самого себя создал Мак-Грегор. Он обладает могуществом, которое свойственно людям, вышедшим из народа. Она все еще находится под его влиянием. Как же еще объяснить ее постоянную тревогу и безразличие ко всему остальному? Вот почему я хочу, чтобы она увидела его в зените славы, когда он сможет показать себя в наилучшем свете, и лишь тогда начну борьбу. Я укажу ей другую дорогу, истинный путь, по которому должны шествовать победители».

Дэвид Ормсби, спокойный и деловой представитель капитала, и его дочь сидели вдвоем в экипаже в день триумфа Мак-Грегора. На какой-то момент их разделила непреодолимая пропасть; ни один из них не мог оторвать глаз от толпы людей, окруживших своего вождя. Казалось, его движение охватило весь мир. Деловые люди пришли послушать его, рабочие находились в состоянии экзальтации, писатели и мыслители грезили под влиянием его слов о братстве людей. В длинном, узком парке слышна была необъятно ритмичная музыка непрекращающегося, упрямого топота ног рабочих. Этот топот напоминал могучее хоровое пение, вылетавшее из груди людей. Дэвид Ормсби оставался, однако, равнодушен к этому зрелищу. Он только изредка смотрел на лица окружающих и на лицо дочери. Ему казалось, что на грубых лицах рабочих он видит лишь особого рода опьянение — результат новых переживаний.

«Эта идея не выживет и тридцати дней в той омерзительной обстановке, в какой они прозябают, — подумал он. — Этот род восторженности чужд Маргарет. Я могу спеть ей более могущественную песню. И вот к этому-то я и должен приготовиться».

Когда Мак-Грегор поднялся на возвышение, Маргарет упала на колени в экипаже и склонила голову на руку отца. С того времени, как она слышала Мак-Грегора на митинге, она твердила, что в будущем этот столь любимый ею человек не будет знать поражений. И теперь она опять шептала про себя, что этот гигант не может не достичь своей цели. Когда толпа рабочих затихла и в наступившем безмолвии воздух огласился резким, зычным голосом Мак-Грегора, Маргарет затряслась как в лихорадке.

Диковинные фантазии овладели ее умом, ей безумно захотелось совершить что-нибудь героическое, что-нибудь такое, что снова заставило бы Мак-Грегора подумать о ней. Ей хотелось служить ему, отдать ему свою душу, и в ее голове пронеслась дикая мысль, что еще может настать время, когда она сумеет принести ему в жертву свое красивое тело. Она вспомнила о Марии, полумифической женщине, возлюбившей Иисуса, и ей захотелось повторить ее судьбу [59].Вся дрожа от волнения, она цеплялась за рукав отца.

— Слушай, — прошептала она, — час настал! Мечта рабочего должна сбыться! Весь мир будет охвачен долгим, сладостным порывом, который перевернет вверх дном все условности.

Дэвид Ормсби ничего не ответил. Когда Мак-Грегор заговорил, фабрикант двинулся вперед по Ван Бюрен-стрит и проехал мимо молчаливо внимавших оратору рядов рабочих. Когда он достиг одной из боковых улиц, до его ушей донеслись неистовые аплодисменты и крики, которые, казалось, потрясали весь город. Лошади попятились, затем рванулись вперед по булыжной мостовой. Дэвид успокоил их, натянув вожжи одной рукой, а другой сжал руку дочери.

Они миновали мост и въехали на западную сторону города; до их ушей все время доносился «Гимн Марширующего Труда», распеваемый тысячами рабочих. Мало-помалу звуки стали доноситься слабее и слабее и наконец, когда экипаж свернул на улицу, обрамленную с обеих сторон высокими фабричными зданиями, совершенно замерли.