Шервуд Андерсон - В ногу!

Они въехали на мост через канал, и Дэвид Ормсби остановил экипаж. Марширующий отряд прошел мимо них. Кровь снова начала быстрее пульсировать в жилах Маргарет. Но когда она посмотрела на отца и увидела, что он остался равнодушным, ей стало немного стыдно. Некоторое время Дэвид Ормсби хранил молчание. Но затем, словно под влиянием мысли, осенившей его, снова заговорил:

— Однажды ко мне на фабрику явился один из рабочих вождей — Мак-Грегор в миниатюре. Это был жуликоватый парень, но то, что он говорил рабочим, было сущей правдой. Я в то время зарабатывал много денег и для себя, и для акционеров. Если бы рабочие вступили в борьбу со мной, они, возможно, одержали бы победу. Как-то вечером я вышел за город, чтобы подумать об этом. И я нашел решение.

Голос Дэвида стал жестким и, как показалось Маргарет, до странности похожим на голос Мак-Грегора, когда тот говорил с рабочими.

— Я купил его, — сказал он. — Я употребил то жестокое орудие, которое люди вроде меня вынуждены пускать в ход. Я дал этому агитатору денег и велел ему убираться и оставить меня в покое. Я поступил так потому, что должен был выиграть. Люди в моем положении всегда должны выигрывать. В тот вечер, когда я вышел за город, мной завладела мечта. Эта мечта — моя вера. Она мне дороже благосостояния миллионов остальных людей. Ради нее я готов смести все, что окажется на моем пути. Я расскажу тебе о своей мечте. Как жаль, что человеку приходится говорить; слова ведь убивают мечту, слова убивают таких людей, как Мак-Грегор. А потому теперь, когда он заговорил, он перестал меня тревожить. Время и слова обрекут его на гибель.

Мысль Дэвида Ормсби потекла в другом направлении.

— Я не думаю, что жизнь человека вообще имеет большое значение. Ни один человек не велик настолько, чтобы взять от жизни все. Только дети могут вынашивать подобные глупые мечты. Взрослый человек знает, что он не может сразу охватить всю жизнь. Она неохватна. Человек, в конце концов, должен понять, что он живет среди многих других людей и их импульсов. Человек должен стремиться к красоте. Это сознание приходит вместе со зрелостью, и тогда на сцену является женщина. И Мак-Грегор не оказался достаточно мудрым для того, чтобы это понять. Он ребенок, живущий в стране пылких ребят.

Голос фабриканта принял новый оттенок. Ормсби обнял одной рукой дочь и прижал ее лицо к себе. Ночь окутывала их. Усталая девушка, утомленная слишком долгим раздумьем, с благодарностью почувствовала прикосновение этой сильной руки. Ее отец добился своей цели: он заставил дочь на время забыть, что он ее отец. В спокойной мощи его настроения было что-то гипнотическое.

— Теперь я перехожу к женщинам, к той роли, которую вы играете в жизни. То, о чем я хочу поговорить с тобой, ты непременно должна понять. Твоя мать никогда не улавливала смысла вещей. Я рос, но она не росла вместе со мной. А так как я не говорил с ней о любви, то она не могла видеть во мне возлюбленного и не знала, чего я хочу и чего требую от нее.

А между тем я хотел, чтобы моя любовь облекла ее, как перчатка облегает руку. Я был в своем роде искателем приключений, немилосердно помятым жизнью и ее проблемами. Я не мог избежать борьбы за существование. Я должен был принять участие в этой борьбе, а она этого не понимала. Она не понимала, что когда я прихожу к ней, то делаю это не ради отдыха и пустых слов. Мне хотелось, чтобы она помогла мне создать красоту. Мы смогли бы быть товарищами в этой работе. Вместе мы сумели бы начать самую тяжелую борьбу — борьбу за красивую жизнь среди будничного существования.

Горечь и грусть охватили старого фабриканта.

— И вот теперь мне хочется высказать самое главное. Я объяснил тебе, почему моя душа так стремилась к женщине. Это был мой единственный призыв о помощи за всю жизнь. А твоя мать была глупа. Ее разум тонул в пустяках и мелочах. Я не знаю, чего она от меня тогда хотела. Теперь же это меня больше не интересует. Возможно, что она хотела, чтобы я стал поэтом и писал ей дурацкие стишки о ее глазах и волосах. Впрочем, теперь это не имеет тоже никакого значения. Значение имеешь для меня ты.

Голос Дэвида прорезал завесу новых мыслей, которые охватили Маргарет; она почувствовала, как напряглось все его тело.

По телу Маргарет пробежала дрожь, и она забыла о Мак-Грегоре. Она всем существом прониклась словами отца. Ей начало казаться, что этот человек создает цель ее собственной жизни.

— Женщины хотят проникнуть в жизнь и окунуться с мужчинами в хаос и пучину мелочей. Что ж! Пусть пытаются, если им это угодно! Но при первой же попытке им станет дурно. Они упускают нечто гораздо большее, что могли бы предпринять, они забывают Руфь в кукурузном поле [60]и Марию с кувшином драгоценного мира [61], забывают про ту помощь, которую могли бы оказать мужчинам в созидании красоты. Пусть они принимают участие только в попытке построить красоту. Уже в этом заключается великая цель, на которой женщина должна сосредоточиться полностью. Зачем отдаваться более дешевым, второстепенным задачам? В этом отношении они похожи на Мак-Грегора.

Фабрикант замолчал. Взмахнув кнутом, он быстро погнал лошадей. Ему казалось, что он сумел высказать все, что хотел. Пусть ее воображение само дорисует остальное.

Они свернули с бульвара и поехали по улице, по обеим сторонам которой виднелись маленькие лавчонки. Возле кабака они увидели стайку уличных мальчишек, которые во главе с пьяницей кривлялись, изображая шествие «Марширующего Труда». Сердце Маргарет снова сжалось при мысли, что даже в то время, когда Мак-Грегор находится в зените славы, уже растут силы, которые, в конце концов, приведут его к гибели. Она крепко прижалась к отцу.

— Я люблю тебя, отец, — прошептала она. — Когда-нибудь у меня, вероятно, будет возлюбленный, но я всегда буду любить только тебя. Я постараюсь быть такой, какой бы ты хотел меня видеть…

Было уже два часа ночи, когда Дэвид Ормсби встал со стула, на котором просидел за чтением несколько часов. С улыбкой на лице подошел он к окну, выходившему на северную сторону города. В течение всего вечера под окнами проходили группы людей. Некоторые брели беспорядочной толпой, другие шли плечом к плечу, распевая «Гимн Марширующего Труда», а третьи, под влиянием винных паров, останавливались на улице и выкрикивали по чьему-то адресу угрозы. Теперь все было тихо.

Дэвид Ормсби закурил сигару и долго стоял, глядя на город. Он думал о Мак-Грегоре и о том, какую буйную мечту должен был вселить в голову этого человека наступающий день. Затем он вспомнил о дочери и о том, что теперь она избежала опасности. Его глаза приняли мягкое выражение: он был счастлив. Но когда он уже собирался лечь, им снова овладела тревога. Он зажег свет и подошел к окну.