Шервуд Андерсон - В ногу!

— Так это правда, — то, что он рассказывал про вас?

— Нет, нет, — воскликнула она и, в свою очередь, вскочила и стала надевать шляпу. — Пойдемте.

Но теперь Красавчик остался сидеть.

— Зачем мы дразним друг друга? — сказал он. — Посидим здесь, пока не зайдет солнце. Мы вернемся домой еще до наступления ночи.

Она села и начала хвастливо рассказывать про себя, так же как он незадолго до этого хвастал своим отцом.

— Поймите же, что я слишком стара для этого мальчишки. Я на много лет старше вас. Я великолепно знаю, о чем говорят мальчики между собой и что они говорят про нас, женщин. Мне не с кем слова перемолвить, за исключением отца, а он целый вечер сидит и читает газету и засыпает за чтением. И если я позволяю мальчикам стоять со мной в дверях мастерской, так это оттого, что мне безумно скучно. В этом городе нет ни одного человека, за которого я вышла бы замуж.

Ее слова казались Красавчику бессвязными и грубыми. В эту минуту ему захотелось, чтобы его отец, потирая руки и что-то бормоча про себя, оказался здесь вместо этой женщины, которая сперва заинтересовала его, а потом заговорила с ним грубо, как и все женщины Угольной Бухты. Он снова подумал, что гораздо приятнее иметь дело с грязными, пьяными, молчаливыми шахтерами, чем с их бледными, болтливыми женами. Он не удержался и высказал ей все, о чем думал, и высказал в очень обидных выражениях.

Их дружбе наступил конец. Оба поднялись и двинулись в обратный путь. Женщина снова прижала руку к груди, задыхаясь на крутом подъеме; он охотно помог бы ей, но вместо этого лишь молча шагал рядом. И опять в нем загорелась ненависть к городу.

Когда они, достигнув вершины, стали спускаться, высокая женщина остановилась. Мрак надвигался, и зарево от доменных печей еще ярче озарило небо.

— Кто-нибудь, кто живет в долине и никогда не бывает наверху, может подумать, что это довольно-таки впечатляющее место, — сказал он. — Он может вообразить, что те, кто там живет, что-то из себя представляют, хотя это просто стадо скотов. По лицу женщины скользнула улыбка, и она ласково взглянула на юношу.

— Мы хорошо понимаем друг друга, — сказала она, — и нам не следует так расставаться. Как жаль, что мы повздорили! Ведь мы при желании могли бы остаться друзьями. В вас есть что-то такое, что влечет к вам девушек. Я уже от многих слышала это. И ваш отец тоже был такой [6]. Многие женщины охотно вышли бы за него замуж, несмотря на то что он был некрасив. Я часто слышала, как мать говорила об этом моему отцу, когда они ссорились в постели по ночам, а я лежала и слушала.

Мальчик был поражен откровенностью своей спутницы. Он посмотрел на нее и так же откровенно высказал ей свое мнение о женщинах.

— Я не люблю женщин, но вы мне нравитесь, потому что вы поступаете так, как вам угодно. Я думаю, что вы, пожалуй, единственная, которая чего-нибудь да стоит, хотя и не пойму, какое вам дело до того, что я о вас думаю. Какое дело женщинам до того, что мужчины думают о них? Мне кажется, вы, не оглядываясь на других, все равно делали бы то, что задумали, так же как мы с матерью делаем все, чтобы я стал адвокатом.

Он присел на бревно у дороги, неподалеку от того места, где они встретились, и предоставил ей продолжать путь одной.

«Однако я молодец, что мог так проговорить с ней целый день», — подумал он.

Юноша почувствовал в себе растущую зрелость.

Угольная Бухта была неимоверно безобразна. Когда жители богатых городов Среднего Запада [7]направлялись на восток, в Нью-Йорк или Филадельфию, и проезжали мимо шахтерского поселка, они глядели из окон вагона на разбросанные по всему склону холма домишки и невольно вспоминали описания жизни пещерных людей. В сидячих вагонах мужчины и женщины откидывались назад и прикрывали глаза. Они зевали, мечтая о том, чтобы их путешествие поскорее закончилось. Если у них и мелькала мысль о поселке, они думали о нем с легкой жалостью, принимая его за неизбежную примету современной жизни.

Дома на склоне холма, равно как и все лавки на Главной улице, принадлежали угольной компании. В свою очередь эта угольная компания была совладелицей железной дороги. Управляющий шахтами был родным братом начальника дороги; именно он стоял возле входа в шахту, когда Мак-Грегор Взбалмошный на свою погибель бросился туда. Он жил в тридцати верстах от Угольной Бухты и каждый вечер возвращался домой поездом. Вместе с ним уезжали все конторские служащие угольной компании. После пяти часов вечера с улиц Угольной Бухты исчезали все крахмальные воротнички.

В этом городке люди жили, как животные. Они тупели от работы, напивались до скотского состояния, а затем плелись домой и били своих жен. Тем не менее среди них никогда не прекращалось брожение. Они чувствовали, что с ними поступают несправедливо, хотя и не могли логично выразить свои мысли. Когда заходила речь о владельцах угольных копей, шахтеры мысленно проклинали их. Время от времени вспыхивали забастовки, и тогда Барни Ботерлипс, местный социалист, маленький худощавый человечек с искусственной пробковой ногой, взбирался на высокий ящик из-под мыла и произносил речи о грядущем братстве людей. Однажды поезд привез эскадрон кавалерии, который парадным маршем проследовал по Главной улице. Несколько человек в коричневых мундирах установили батарею. Они поставили пулеметы в конце улицы, и забастовка тотчас же прекратилась.

Один итальянец, живший на склоне холма, развел собственный огород. Это было единственное красивое пятно на всем холме. Он возил в тачке чернозем на вершину и по воскресным дням, весело насвистывая, копался в своем огороде. Зимою он сидел дома и набрасывал какой-то план на листе бумаги. Когда же наступила весна, итальянец по этому плану разбил сад и устроил огород, использовав каждый дюйм земли. Когда началась забастовка, ему было предложено встать на работу или убраться из дома. Итальянец подумал о своем садике, о труде, затраченном на него, и вернулся на работу в шахту. Но пока он работал, бастующие рудокопы явились в его дом и уничтожили садик. На следующий день итальянец присоединился к бастующим.

В крохотной лачуге, состоявшей из одной комнаты, на холме жила старая, невероятно грязная и совершенно одинокая нищенка. Она собирала по городку все разбитые стулья и столы и до того набила ими свою лачугу, что свободного места в ней почти не осталось. В теплые дни она сидела перед хижиной и грелась на солнышке, все время жуя табак. Рудокопы, возвращавшиеся на холм, опорожняли свои обеденные ведерки в деревянный ящик, прикрепленный к дереву возле ее дома, и этими остатками старуха питалась. Когда солдаты прибыли в город, старуха ковыляла по улице и кричала им вслед: