Исаак Башевис-Зингер - Фокусник из Люблина

— Вот я здесь, и больше мы не расстанемся, — проговорил он, удивленный собственными словами: ведь до этого момента у него не было никакого решения…

— Что? Что я слышу? Наконец я дождалась. Как мне хотелось это услышать!

Глаза моментально подернулись слезами. Эмилия отвернулась, и он увидел ее в профиль. Затем она поднялась, чтобы распорядиться насчет кофе. Ядвига, оказывается, уже сварила. Она молола кофе на ручной мельнице, как было заведено, по старому польскому обычаю. В гостиной запахло кофе. Яша остался один. Да, это судьба, все предопределено, бормотал он под нос. Его трясло. Те несколько слов, что он сказал Эмилии, — ведь этим он окончательно связал себя. Что теперь станет с Эстер? И с Магдой? Способен ли он переменить религию? Но я не могу жить без нее! Неожиданно для себя он преисполнился нетерпения — так ждет освобождения каторжник, и каждый час кажется ему вечностью! Яша поднялся. На душе было тяжело, а в ногах необычайная легкость. Сейчас он смог бы прокрутить не одно, в сразу три сальто на проволоке. Как можно было так тянуть? Он одним махом пересек гостиную, очутился у окна, раздвинул портьеры, глянул вниз, на сияющие свечи каштанов в Саксонском саду. Там прогуливались гимназисты, юные франты с барышнями. Бонны с детьми шествовали по аллеям. Вот, к примеру, этот юнец с напомаженными волосами и его барышня в соломенной шляпке с вишнями… Воркуют себе, как два голубка, остановятся, сделают шаг, постоят на месте, поглядят друг на друга, прыснут со смеху — словом, забавляются играми, которые понимают только влюбленные. Казалось, они поглощены борьбой друг с другом, а может, исполняют что-то вроде любовного танца. Ну что в ней такого? И какое небо сегодня нежно-голубое, как завеса в Храме во время Дней Покаяния.

Яше показалось, что сравнение это кощунственно. Да ладно. Что уж там, Бог есть Бог, где бы ему ни молиться, в синагоге или же в костеле. Вернулась Эмилия. Яша обернулся.

— Когда она мелет кофе, на весь дом пахнет. И когда варит — то же самое.

— Что же будет с нею? — спросил Яша. — Возьмем с собой в Италию?

Эмилия задумалась:

— Мы уже и до этого добрались?

— Я на все готов.

— Ну что ж, и там нужна прислуга. Только все это слова, слова…

— Нет, Эмилия, теперь уже вы все равно что моя жена.

Раздался звонок в дверь. Эмилия извинилась и снова вышла, оставив Яшу одного. Он замер на стуле, словно боясь обнаружить себя неосторожным движением. Он уже и так компрометирует Эмилию, но родные пока про него не знают. Видит все и вся, как бы сам оставаясь невидимым. Вот он сидит здесь, разглядывает мебель, обстановку. Неспешно раскачивается маятник в старинных дедовских часах. Золотые блики играют на люстре, падают на альбом в красном бархате. В соседнем доме разыгрывают гаммы. Восхитительная чистота в этой квартире, поразительная опрятность. Всякая вещь знает свое место. Нигде даже намека на пыль. Наверно, те, кто живет здесь, никогда не соприкасаются с грязью. Здесь нет неприятных запахов, не приходят в голову недостойные мысли.

Яша прислушался. У Эмилии в Варшаве были родственники. Они частенько забегали без приглашения. Иногда Яше приходилось уходить через кухню, по задней лестнице. Прислушиваясь к происходящему, Яша пытался оценить создавшееся положение. Чтобы осуществить задуманное, нужны деньги, по крайней мере пятнадцать тысяч рублей. Такие деньги можно добыть лишь единственным способом. И опять: готов ли он на такой шаг? Иметь близость со столькими женщинами и променять их на одну, которая вся порыв, вся вдохновение, живет лишь минутой… Да, он обдумывает планы, но все это так переменчиво. Говорит о любви, но не мог бы даже и себе объяснить, что же это для него означает. И что понимает под этим Эмилия? Однако же, совершая грех, до сих пор Яша постоянно ощущал руку провидения. Тайные силы вели его и помогали во время представлений. Но можно ли ожидать, что Божья десница поведет его на кражу и отступничество?.. Слушая звуки фортепьяно, Яша прислушивался к своим мыслям. Перед каждым серьезным шагом в своей жизни он всегда слышал голос, который ясно указывал, что и как нужно сделать, обговаривал все детали. А на этот раз у него были дурные предчувствия. Что-то должно было случиться, что-то очень-очень важное. В его записной книжке был список банков, а также адреса богачей, которые держали деньги дома в сейфе, но очень уж не хотелось использовать эти возможности. Уже оправдав поступок, который в глубине души презирал, дав себе клятвенное обещание вернуть все с процентами, как только завоюет славу в Европе, он был не в состоянии утихомирить свою совесть. Страх, отвращение, презрение к себе — вот что он испытывал. Уже все равно что перестал быть честным человеком. Оба его деда известны были необычайной честностью. А прадед однажды тащился за разносчиком до самого Ленчица, чтобы отдать лишний гривенник.

Дверь отворилась, на пороге стояла Галина: светловолосая, неожиданно высокая для своих четырнадцати лет, с белокурыми косичками, прозрачными голубыми глазами, прямым носиком, полными губками и с той прозрачною бледностью кожи, которая свойственна страдающим малокровием или же людям со слабыми легкими. Она сильно вытянулась за время Яшиного отсутствия, и это, казалось, ее смущает. Радуясь и конфузясь в одно и то же время, глядела она на Яшу. Галина походила на отца — у нее был аналитический склад ума. Ей хотелось постигнуть все: каждый трюк, который ей довелось увидеть, каждое слово, которое он сказал матери в ее присутствии. Она жадно читала, собирала коллекцию бабочек, играла в шахматы, писала стихи. Уже учила итальянский… Несколько мгновений она, казалось, была в нерешительности. Затем с детской непосредственностью бросилась к нему и упала прямо на руки:

— Дядя Яша!

Поцеловала его, и он поцеловал ее тоже.

Немедленно посыпались вопросы. Когда он приехал? Опять в фургоне? Встречал ли диких зверей в лесу? А разбойники? Как там обезьянка? Ворона? Попугай? Как поживает павлин у него в саду, там, в Люблине? Змея? А черепаха? Это правда, что он будет делать сальто на проволоке? Как пишут в газетах? Такое возможно? А он скучал по ним — по ней и мамусе? Галина выглядела почти взрослой, но болтала, как маленькая девочка. И потому это выглядело намного нарочито, будто она переигрывает.

— Ты тянешься вверх, прямо как деревце, — сказал Яша.

— Все попрекают меня моим ростом, — по-детски пожаловалась девочка. — Будто я виновата… лежу в постели и прямо чувствую, как расту. Словно чертенята тянут меня за ноги. Не хочу я так расти. Лучше б всегда оставаться маленькой. Что делать, дядя Яша? Нет ли таких упражнений, чтобы остаться маленькой? Подскажи, дядя Яша! — и она поцеловала его в лоб.