Исаак Башевис-Зингер - Фокусник из Люблина

Вольский ушел, и Яша решил прилечь. Дворник обиходит лошадей, а Магда присмотрит, чтобы им задали вдоволь овса и напоили. Вся компания, попугай, ворона и обезьянка, расположились вместе, в одной комнате. Магда — тощая, костлявая, но ловкая и проворная, принялась скрести пол. От поколений крестьян она унаследовала, в придачу к услужливости, еще и силу. Яша дремал, просыпался, снова впадал в дремоту. Это был старый дом. По немощеному двору расхаживали куры, гоготали гуси, крякали утки — все, как в деревне. С Вислы веял легкий ветерок, и его дуновение доносило запахи Пражского леса. Внизу нищий крутил ручку шарманки, сквозь открытое окно доносилась мелодия — Яша узнал старую варшавскую песню. Бросить бы ему монетку, но совершенно затекли и онемели ноги. Снова таскаться по грязным дорогам, забираясь в местечки, в глухую провинцию. Опять давать представления в пожарных сараях? Нет уж, хватит с него! Мысли проносились в голове в ритме уличной шарманки. Уйти прочь, прочь отсюда, бросить все. Чего бы это ни стоило, необходимо вырваться из трясины. Если же нет, наступит день, когда и ему, Яше, придется бродить по улицам с такой шарманкой.

Только что было утро, и вот уже настали сумерки. Магда принесла тарелку молодой картошки в сметане и с укропом. Он поел прямо в постели. Снова опустил голову на подушку. Когда же опять открыл глаза, был вечер. В спальне темно, но, должно быть, не слишком поздно, потому что слышно, как на улице холодный сапожник заколачивает гвоздь в ботинок. Здесь не было газового освещения, и при свете керосиновой лампы хозяйки шили, чинили, штопали, мыли, стирали, латали одежду. Какой-то пьяница воевал с женой, на него лаяла собака.

Яша позвал Магду, но она, видимо, вышла. Откликнулась лишь ворона — Яша научил ее говорить человеческим голосом. Каждый раз, приезжая в Варшаву, Яша надеялся на благоприятные известия. Однако же рок, преследующий дилетантов, довлел и над ним. Никак не удавалось заключить выгодный контракт. Напротив, все хотели чем-нибудь от него поживиться. Яша сознавал, что это происходит из-за его собственного к себе отношения. Как он сам воспринимал себя — ниже по положению, необразованным, — так и они воспринимали его: интуитивно, сами этого не сознавая. Живя среди низших классов общества, сам из этой среды, он и вынужден был терпеть такое обращение. Эмилия была единственным чудом в его жизни, единственной тайной, надеждой на избавление, на спасение из той бездны, в которую его неотвратимо влекло.

Само их знакомство было окутано тайной. Он даже не расслышал ее имя. Думал о ней, уже не в состоянии забыть. Мысли шли собственным путем. Пришла необъяснимая уверенность, что она так же неотступно думает о нем, как и он о ней, тоскует и желает его. Он шлялся по улицам Варшавы, как сомнамбула, заглядывал в окна экипажей, заходил в магазины и кавярни, в театры. Он искал ее на Маршалковской, на Аллеях Уяздовских, прошел Новый Свят, бродил по дорожкам Саксонского сада. Стоял у колонны на Театральной площади и ждал. Однажды вечером, уже совсем отчаявшись, ушел с площади, пошел по Маршалковской… Лишь только подошел к витрине, увидал ее: Эмилия стояла и ждала, как будто они здесь назначили свидание заранее, — в меховой пелерине, с муфтой, и глаза устремлены прямо на него. Яша подошел, и Эмилия улыбнулась ему — понимающе и таинственно. Он поклонился, она протянула руку. И в ту же минуту выпалила: «Какое странное совпадение!»

Однако потом Эмилия призналась, что действительно ждала его там. У нее было предчувствие, что Яша не может не услышать, как не может не прийти на ее зов.

Кто побогаче, уже обзавелись телефонами. Но Эмилия не могла позволить себе эту роскошь. Вдвоем с дочерью они существовали на мизерную пенсию. Все, что у них осталось от той поры, когда еще был жив профессор, — это квартира да старая Ядвига — прислуга, которой за прошедшие годы так и не прибавили жалованья.

Яша поднялся рано. Побрился. У них тут была огромная деревянная лохань, Магда наливала туда несколько чугунов горячей воды. Намыливая Яшу душистым мылом, массируя спину, она ехидно приговаривала:

— Когда идешь к благородной госпоже, надо, чтобы хорошо пахло.

— Да нет у меня никакой госпожи, Магда.

— Еще бы, конечно. Магда твоя дура, но все же пока еще…

За завтраком Яша пришел в хорошее настроение. Только и говорил, что об испытаниях — о своей теории полетов, о попытке сделать совершенную конструкцию. И он подберет ей, Магде, подходящие крылья. Вместе будут они парить в воздухе, как два журавля, станут такими же знаменитыми, как братья Монгольфье сто лет назад. Он обнимал Магду, целовал ее, уверял, что все равно никогда не бросит, что бы с ним ни случилось: «Может, придется остаться одной, пока я уеду за границу, не беспокойся, я пошлю за тобой, только прошу: будь мне верна». Говоря это, Яша смотрел прямо в глаза, гладил Магду по голове, проводил пальцами по вискам. В одну минуту он мог усыпить ее, в жаркой комнате, в летний ли зной — внушить, что она замерзает, и Магда действительно начинала дрожать от холода. Мог колоть ее иголкой — кровь не текла. Такую он имел над ней власть. Мог и в мороз внушить, что страшно жарко, и Магда тотчас же обливалась потом, а лицо становилось распаренным и красным, как после бани. Можно было отдать ей распоряжения на недели, на месяцы вперед, и все выполнялось с необычайной пунктуальностью. Теперь же он исподволь подготавливал Магду к своему отъезду. Девушка терпеливо слушала, улыбалась хитро, молчала, видела все эти уловки, в то же самое время старалась не замечать их. Только на лице можно было что-то прочесть: корчила гримасы, строила рожи и этим напоминала Яше всю его компанию — обезьянку, попугая и даже ворону.

Позавтракав, Яша надел модный костюм, модные сапожки, мягкую шляпу, подвязал черный шелковый галстук, поцеловал Магду и ушел, не сказав ни слова. Кликнул извозчика. Эмилия жила на Крулевской, против Саксонского сада. Приказал заехать по дороге к цветочнику, купил розы. Затем — бутылку вина, фунт осетрины, банку сардин. Эмилия в шутку говорила, что Яша появляется у них, нагруженный, как святой Николай в рождественскую ночь, но это и в самом деле вошло уже в обычай. Он же знал, что им хватает лишь на самое необходимое. А у Галины вдобавок слабые легкие. Вот почему так хочет ее мать перебраться в Южную Италию. Галине пришлось оставить закрытый пансион: нечем было платить. И на портниху не было денег: Эмилия сама шила и переделывала туалеты. Яша сидел в пролетке, придерживая свертки бережно, чтобы не помять, сверху разглядывал Варшаву — этот город, такой родной и знакомый, такой чуждый притом. Несбыточной мечтой показалась ему Варшава, когда он попал в город впервые. Увидеть свое имя напечатанным в варшавской газете или на театральной афише — вот был предел мечтаний. Теперь же он чувствовал себя здесь дома — в этом городе, претендующем на положение мировой столицы и при этом оставшемся глубокой провинцией. Только сейчас город начал бурно развиваться и благоустраиваться. Вдоль улиц — кучи песку, сложен кирпич, груды известки. В этот июньский день воздух был напоен ароматом цветущей сирени, пахло краской, развороченной землей, разило помоями из сточной канавы. Там и сям кучки землекопов разрыли улицу — готовили котлован под фундамент…