Франсис Карко - Всего лишь женщина. Человек, которого выслеживают

Мало-помалу я настолько привязался к ней, что предпочел бы что угодно, только бы не потерять ее. По крайней мере, мне так казалось. Однако эту большую любовь внушала мне не столько сама Мариэтта, сколько та безропотность, с какой она выполняла мои капризы. Но я этого не замечал. Я тогда еще не видел разницы между чувствами столь разного порядка. Я был не способен ее увидеть. Ошибаясь вот так относительно причины моего пыла, я вскоре стал радоваться тому, что Мариэтта была именно такой, а не какой-либо другой, поскольку она доставляла мне буквально все удовольствия…

Нетрудно себе представить, что меня ждало в последующие дни, но я брал пример с Мариэтты, и они как-то проходили, свидетели моих опасений, что вдруг что-то обнаружится, и моих мучений (оттого, что они тянулись слишком долго). Никто, или, похоже, что никто, ни о чем не догадывался. Мариэтта работала как обычно. Я ходил в коллеж и старался быть со всеми любезным, почтительным с матерью, серьезным, аккуратным, готовым тут же оказать любую услугу, кто бы о ней меня ни попросил. Сколько же, однако, мне требовалось мужества, чтобы сопротивляться усталости! И надо сказать, я держался в течение многих месяцев; я так умело лгал, улыбался, разговаривал, отвечал на вопросы и так хорошо скрывал свои чувства, что даже Мариэтта удивлялась и восхищалась.

Да и я сам немало этим гордился. Еще бы! Причем, если вдуматься, эта гордость прекрасно сочеталась с моей скрытной натурой и с той уверенностью, которую я обретал благодаря своим ночным свиданиям, что я уже мужчина, а мои ровесники, приятели по коллежу, — всего лишь дети! Я видел, как они смущаются и заикаются при виде девушек, какую они несут сентиментальную галиматью… Несчастные! Мне было жаль их, когда я становился свидетелем их глупости, а когда кто-то из них начинал делиться со мной своими «секретами» и невнятно рассказывал про какую-нибудь свою любовь, я в душе просто хохотал над их наивностью. Неужели и я был когда-то таким же, как они? Я не мог в это поверить. Конечно же нет. Я в это не верил… Быть того не может! Я не верил ничему и ни во что… Даже в дьявола, потому что Мариэтта, которую я в конце концов спросил, ответила мне, нисколько не стесняясь:

— Какой еще дьявол? Но, месье Клод… не было никакого дьявола… Это просто один парень, Жюльен, взял да и нарядился чертом.

Это объяснение, которое никак не удовлетворило бы меня еще три месяца назад, не произвело на меня почти никакого впечатления, так как то событие меня уже больше не интересовало. Еще чего! Это была уже старая история… Дьявол гнался тогда за Мариэттой или кто-то другой, какое это имело значение? Она была моей любовницей, и этого было достаточно… А что касается дьявола, то он был волен бегать за тем, за кем ему вздумается, и мне не был страшен ни он, ни этот самый Жюльен.

Однако Жюльен — он работал в пригороде у одного каретника — бегал за Мариэттой, и это мне не нравилось. Я устроил своей любовнице сцену… Она дала мне покричать, а потом я вынужден был признать, что этот парень ухаживает за ней вне дома, чего я никак не могу ему запретить. Впрочем, Жюльен оказался не единственным. Были еще сын фармацевта, секретарь суда, сельский нотариус, который останавливался у нас в дни ярмарки, и разные господа, одевавшиеся в Париже и сбывавшие в нашем городе свое барахло. Мариэтта тут же мне их всех и перечислила. И что в ней было такого, что так привлекало мужчин? Я был в отчаянии. Но поскольку мне казалось, что она не поощряет их авансы, я постепенно смирился с тем, что эти типы постоянно вились вокруг нее, когда она отправлялась по делам.

Мариэтта выходила на улицу только днем, причем в основном за мелкими покупками в непосредственной близости от отеля. Как бы она сумела обмануть меня? А ночи ее принадлежали мне. Так что я был уверен, что один вкушаю ее милости. И потом, в маленьком городишке, где ничто не ускользает от чужих глаз, совсем не так легко, как это может показаться, согласиться на свидание, а главное — прийти туда. Только эта мысль меня и успокаивала. И наконец, в какие-то моменты я не сомневался, что Мариэтта признательна мне за любовь, которую я к ней испытываю.

Это была настоящая страсть, вопреки или, если хотите, благодаря моему незнанию других девушек, которых я встречал и сравнивал — всегда не в их пользу — с Мариэттой… Между тем возникшая из некоего весьма двусмысленного удивления и тут же усиленная безмерными плотскими утехами, эта страсть доставляла мне только то счастье, которое обязано своим существованием лишь чувственности да еще воображению, поставленному на службу наименее благородных целей. Чтобы довести эту страсть до исступления, теперь было достаточно ревности, которая уже терзала меня, а в дальнейшем заставила подтолкнуть мою любовницу к столь изощренному разврату, что это дало мне основание считать себя таким любовником, которого Мариэтте не заменил бы никто.

Я знал (в провинции все в конце концов становится известным), что секретарь суда, чью несносную настойчивость не обескураживали отказы Мариэтты, привозил женщин из Тулузы, и те жили день-два в другом отеле, без счету тратя деньги. Я сам видел, как эти женщины выходят из поезда. Их манеры казались мне скандальными. К тому же я был уверен, что они приезжают в наш городок исключительно для того, чтобы позаниматься своей специфической профессией. Какое они находили в этом удовольствие? Это меня весьма занимало. Потом я начинал думать о Мариэтте, и мысль о том, что тот, ради кого часто две, а то и три женщины встречались в одной комнате, смеет надеяться соблазнить мою любовницу, вызывала у меня глубокое отвращение, и я ужасно от этого страдал.

Однако любопытство, пересиливавшее отвращение, и странное уважение к человеку, чьи пороки представлялись мне загадочными, побудили меня задаться вопросом — какое удовольствие он может находить, общаясь не с одной, а одновременно с тремя женщинами. Мне не приходило в голову, что одной может быть недостаточно — противоположное казалось унизительным. Однако я снова и снова мысленно возвращался к этому вопросу, изобретая разные причудливые ситуации и давая волю своей фантазии, а Мариэтта, которой я открылся, стала подмешивать в наши отношения такую пикантную чувственность созданных моим воображением картин, что, как мне казалось, я обретал с ней совершенно новое счастье.

Вот таким образом мне постепенно удалось отучить мою любовницу от ее изначальных вкусов и привычек, и я, сам того не желая, сделал ее другой, нежели она была раньше. Бедняжка, быть может, даже не отдавала себе в этом отчета. Однако ее внешний вид теперь не выдавал в ней крестьянку: она стала покупать себе флаконы духов, ленты, пудру… больше уделять внимания своему туалету, тщательнее причесываться. Мне не на что было жаловаться… И все же меня не оставляло беспокойство, как бы кто-нибудь не заметил этого, так как моя мать не стала бы терпеть, чтобы одна из ее служанок вдруг позволила себе скомпрометировать добрую репутацию ее заведения.