Александр Дюма - Дюма. Том 48. Инженю

Незнакомец остановился; Кристиан понял, что под складками плаща он нащупывает рукоятку шпаги.

Однако незнакомец, прежде чем выхватить шпагу, отступил на шаг назад и голосом, явно указывающим на привычку командовать, спросил:

— Что вам угодно, сударь? Кто вы такой, чтобы преграждать мне дорогу, и, скажите на милость, что вам от меня нужно?

— Но я тоже желаю знать, кто вы, сударь, и почему вы в такой поздний час выходите из этого дома?

— Прекрасно! — ответил насмешливый голос. — Похоже, я имею дело с командиром стражников? Вот уж не думал, что полиция Парижа так хорошо работает!

— Я не командир стражников, сударь, и вы это отлично понимаете, — возразил Кристиан.

— Прекрасно, — сказал незнакомец. — Если вы не командир стражников, то дайте мне пройти.

И, вытянув руку, он попытался оттолкнуть Кристиана.

Но Кристиан левой рукой схватил его за ворот плаща и, пока незнакомец правой рукой вытаскивал из ножен шпагу, сумел сдернуть с его головы капюшон.

И в ту же секунду он с ужасом отпрянул.

— Ваша светлость граф д’Артуа! — вскричал он. — Ваша светлость, это вы?

— Мой паж Кристиан! — в свою очередь изумился граф д’Артуа, делая шаг вперед, тогда как молодой человек отступил на три шага назад.

— Ваша светлость, я три часа слышу ваш голос, — с волнением продолжал Кристиан, — я узнал вашу походку, ваша светлость… Но все-таки — о нет, нет! — не хочется верить…

— Во что же вы не хотите поверить, сударь?

— В то, что ваше королевское высочество могло бы решиться сделать…

— Что именно?

— То, что вы сделали здесь! Совершить самое гнусное из всех преступлений!

— Довольно! — вскричал принц. — И почему, господин Кристиан, вы разговариваете со мной в таком тоне?

— Неужели ваше королевское высочество не знает, что происходит нечто чудовищное?

— Что именно?

— Что вы занимаете место человека, который сегодня женился?

— … и который продал мне свою жену… Да, господин Кристиан, я знаю это.

— И ваше королевское высочество в этом признается? Это постыдно!

Принц пожал плечами.

— Подумать только! — воскликнул он. — Неужели мои пажи впали в добродетель? Что же за вздор несут тогда парижане, которые вопят о безнравственности, едва завидев меня?

— Ваша светлость, нравственен я или нет, парижан это не касается, меня же волнует только одно: как подсказывает мне моя совесть и велит моя честь, я не могу служить принцу, которого позорят такими услугами! Следовательно, я с сожалением повергаю к стопам вашего королевского высочества просьбу о моей отставке.

— Прямо здесь! Вот так, на улице! — воскликнул принц, пытаясь все обратить в шутку.

— Да, ваша светлость, — серьезным тоном ответил Кристиан. — И не моя вина, если моя просьба, припадая к вашим стопам, упадет в грязь.

— О право же, какой забавный плут! — с раздражением воскликнул граф д’Артуа.

— Ваша светлость, я благородный дворянин, — ответил Кристиан. — Я уже не служу у вас и…

— Что?

— И считаю, что вы меня оскорбляете!

— Ну, это сущий пустяк, господин Кристиан; к тому же, этой ночью я в скверном настроении, и меня вполне устроит, если я в самом деле кого-нибудь накажу.

— Ваша светлость…

— Поймите меня, сударь; ведь я тоже говорю с вами как дворянин. Вы считаете себя оскорбленным, не так ли?

— Ваша светлость…

— Да ответьте же, черт возьми!

— Вы, ваша светлость, произнесли слово «плут»?

— Пусть так! Я готов дать вам сатисфакцию, и тогда вы сравняетесь с его светлостью герцогом Бурбоном; надеюсь, этим пренебрегать не стоит.

Кристиан колебался, не понимая, на что намекает принц; но граф д’Артуа продолжал выводить юношу из себя.

— Ну, мой милый друг, обнажайте шпагу, смелее, пока мы одни! Ведь если кто-нибудь появится и меня узнают, вас схватят и вы просто-напросто поплатитесь своей головой.

— Принц!

— Да не кричите вы так громко, черт побери! Лучше защищайтесь, господин поборник справедливости и защитник добродетели!

И с этими словами принц решительно обнажил шпагу.

Кристиан, захваченный первым порывом ненависти и ревности, уже наполовину вытащил из ножен шпагу, но вдруг, поразившись чудовищности того, что он собирался совершить, произнес:

— Нет, нет, никогда!

И снова вогнал шпагу в ножны.

— Ну вот, сударь, — сказал принц, дав Кристиану возможность завершить его жест и произнести фразу. — Поскольку вы снова пришли в себя, отправляйтесь своей дорогой, а я пойду своей.

Принц ушел, бормоча какие-то слова, которых Кристиан не понял и, будучи совершенно потрясенным, даже не пытался понять.

Граф д’Артуа скрылся из виду.

Кристиан собрался с мыслями и огляделся.

Принц, уходя, оставил открытой дверь в проход к дому.

Кристиан заметил это и то ли от радости, то ли от боли вскрикнул.

Приоткрытая дверь была свободным путем к объяснению всей этой страшной истории.

Молодой человек вбежал на лестницу, поднялся на четвертый этаж, нашел дверь напротив лестницы, слегка приоткрытую, как и уличная, вошел и увидел Инженю: бледная, словно в бреду, она, опустив голову, стояла на коленях перед постелью.

На шум, вызванный Кристианом, она обернулась и, узнав своего возлюбленного, которого она так долго ждала, вскрикнула и упала без чувств.

Занималась заря; за стеклами дома забрезжил свет; угловое окно спальни выходило в сад девиц Ревельон; оттуда доносилось пение птиц, и эта тихая утренняя песнь ни в чем не была похожа на другие звуки дня.

Кристиан, увидев, что Инженю лежит на полу, подбежал к ней и, обняв ее, пытался привести в чувство. Внезапно в соседней комнате послышались чьи-то шаги: это был Оже.

Он видел, как принц ушел, и возвращался к семейному очагу.

Инженю в обмороке, склонившийся над ней Кристиан, этот человек на пороге комнаты, первые белесые лучи рассвета, освещавшие место действия, — все это создавало странную, исполненную таинственного страха и холодного ужаса картину.

Кристиан узнал подлого человека, гнусного мужа; он еще не знал ничего и почти ничего, кроме того, что Инженю стала жертвой невиданно бесчестного замысла.

Он взял в руку шпагу.

Оже, который уже прошел по спальне несколько шагов, отступил к двери, испуганно озираясь.

Он искал чем защищаться.

При появлении Оже Инженю вышла из летаргического оцепенения; она откинула длинные волосы, укутавшие ее, словно покрывало стыдливости.

Она переводила взгляд то на Кристиана, то на Оже.

Потом к ней вернулся рассудок и вместе с ним сознание того страшного положения, в каком она оказалась.

Инженю подала Кристиану знак уйти.

Молодой человек не решался; Инженю повторила свою просьбу более настойчиво, чем в первый раз.

Отчаявшийся и вместе с тем растроганный собственным горем и горем молодой женщины, Кристиан повиновался как раб.