Александр Дюма - Дюма. Том 46. Сесиль. Амори. Фернанда

"Если бы, мой дорогой, ты отнесся ко всему, как я, — говорил между тем Фабьен, — и как, надеюсь, отнесется к этому Леон, когда придет его черед, ты вроде меня остался бы другом дома".

"Это невозможно! — воскликнул Морис. — Невозможно! После того как я обладал этой женщиной, я не смог бы равнодушно видеть ее в объятиях другого. Этого другого, кто бы он ни был, я бы просто убил".

"Да уж, нечего сказать, дуэль из-за такого создания!" — опять возразил Фабьен.

— Но о какой все-таки женщине шла речь? — не выдержал г-н де Монжиру.

— Этого я не знаю, — ответила баронесса, — то ли случайно, то ли из предосторожности, но имя ее не произносилось ни разу.

— Другая женщина! Морис любит какую-то другую женщину, а не мою племянницу! — продолжал граф. — И Клотильда знает об этой любви! И вы, вы, баронесса, ничуть не возмущены!

— Ах, господин праведник, да разве сердцу прикажешь? Любовь — это болезнь, ведь она является неведомо как и уходит неизвестно почему.

— Да, но быть того не может, чтобы Морис заболел от любви.

— А между тем это так. Спросите-ка лучше доктора, вот он как раз идет.

— Неужели, доктор? — воскликнул г-н де Монжиру, увидев молодого врача, по просьбе Юнтильды направлявшегося к ним. — Неужели вы и в самом деле думаете, что причина болезни Мориса кроется в любовной интрижке?

— Нет, господин граф, — возразил доктор, — не в любовной интрижке, причиной тому — страсть.

— Но возможно ли испытывать истинную страсть к женщине, которая, судя потому, что рассказывает госпожа де Бартель, недостойна ее?

— Внешность, как известно, обманчива, — возразил доктор.

— Значит, на ваш взгляд, эта женщина вовсе не такая, как о ней говорят?

— Прежде всего я ее не знаю, — сказал доктор, — мы вообще не знаем, о ком идет речь. Однако вам, должно быть, известно, что господин де Рьёль весьма легкомысленно относится к репутации женщин, во всяком случае, слава у него такая.

— Меня удивляет другое, — заметила г-жа де Бартель.

— И что же вас удивляет?

— А то, что женщина, какой бы она ни была, может изменить такому мужчине, как Морис, — красивому, богатому, элегантному, статному. Изменить ему, несмотря на всю его любовь, с другим мужчиной, какое бы положение тот ни занимал в свете, — вот что меня удивляет и вот почему я думаю, что эта женщина недостойна его.

— Но, дорогая баронесса, вы говорите о Морисе так, будто он все еще холост. Подумайте, наконец, о Клотильде.

— Ах, Клотильда великолепна в своей преданности, не так ли, доктор? Она бросилась ко мне в объятия со словами: "О! Мы спасем его, правда, мы спасем его?" Только женщины умеют любить по-настоящему.

— Болен от любви! — не мог прийти в себя от изумления граф.

— Да, болен от любви, — повторила г-жа де Бартель с непередаваемым материнским восторгом, полусерьезным, полукомичным. — Что в этом удивительного? Каждый день люди пускают себе пулю в лоб или бросаются в воду из-за того, что влюблены, разве не так? Да взять, к примеру, кузена того господина — как же его зовут? Того, что до сих пор чего-то там министр, да вы его наверняка знаете, — разве не влюбился он в женщину из театра? Помогите же мне, вам прекрасно известно, кого я имею в виду, кажется, он какой-то посол; и в результате он не то умер, не то женился на ней, я точно не помню.

— К несчастью, — сухо заметил граф, — Морис ни на ком не может жениться, ибо он уже женат. И если страсть его также сильна, как страсть человека, о ком вы говорите, ему остается одно: написать завещание и умереть от истощения вроде того пастуха из "Астреи", либо от…

— И это все, что вы можете сказать о Морисе, о вашем… — взгляд графа остановил баронессу. — Ну что ж! Мы с его женой обойдемся без вас и во что бы то ни стало спасем его.

— Неужели положение и в самом деле настолько серьезно, как вы говорите? — обратился г-н де Монжиру к доктору.

— Очень серьезно, господин граф, — ответил доктор, — настолько серьезно, что вчера я не решался поручиться за жизнь больного.

— Но это невероятно.

— Нет, господин граф, вполне вероятно для тех, кто смотрит на медицину с философской точки зрения. Почему вы считаете, что сильное моральное потрясение, в особенности при такой нервной организации, как у Мориса, не может оказать воздействия, равного по силе острию шпаги или пуле пистолета? Вы говорите, что обладаете некоторыми познаниями в области физиологии. Так подойдите к его кровати и убедитесь сами: лицо у него как солома, склера желтого цвета, пульс неровный — короче, имеются все признаки острого менингита, или, иными словами, воспаления мозга. Так вот! Воспаление мозга началось у него из-за большого душевного потрясения, и, скрывая причину своей печали, которую мы хотим попытаться побороть при помощи породившего ее источника, он наверняка убьет себя, для него это равносильно пуле в лоб.

— И что же за средство вы собираетесь испробовать?

— Ах, Боже мой, оно не ново, господин граф, ему две с половиной тысячи лет. Вам известна история Стратоники и юного Деметрия, не так ли?

— Да.

— Так вот, перед больным предстанет предмет его страсти, а так как дама, судя по всему, не отличается суровой добродетелью, будем надеяться, что она, став причиной болезни, сумеет и излечить ее.

— Но эта женщина… как же все-таки зовут эту женщину? — снова спросил граф.

— Ах, Боже мой, — отвечала г-жа де Бартель, — эти господа вроде бы говорили мне, но, признаюсь, я уже не помню.

— И каким же образом вы собираетесь проводить лечение? Из ваших слов я понял, что Морис слишком слаб и не сможет поехать к ней.

— Да, но зато она приедет сюда, вот и все, — сказала г-жа де Бартель.

— Как, эта женщина! Но ведь вы даже имени ее не знаете…

— Она может зваться как угодно, лишь бы вернула жизнь моему сыну, это все, что мне от нее требуется.

— Но что скажут в свете, когда узнают, что вы принимаете у себя особу такого рода?

— Пускай говорят что хотят; к тому же, разве в свете интересуются предписаниями врачей и вникают в то, какие лекарства входят в успокоительную микстуру? Мы выполняем предписание врача. Действуем по указанию науки. Свет не вернет мне сына, дорогой граф, а прекрасная незнакомка может вернуть — вот вам и весь ответ.

— Напротив, это вовсе не ответ, — возразил граф. — Вы только вообразите, что могут подумать, что станут говорить.

— Никто ничего не скажет и не подумает, раз я здесь. Ведь у меня, слава Богу, есть кое-какой авторитет. Мой сын умирает, и к моему несчастью отнесутся с уважением.

— Для любителей глупых шуток нет ничего святого.

— Я заставлю их замолчать.

— Стало быть, решение принято?

— Бесповоротно.

— И доктор его одобряет?

— Не только одобряю, — вмешался тот, — но и советую воспользоваться им, а если понадобится, то и потребую.