Александр Дюма - Дюма. Том 46. Сесиль. Амори. Фернанда

Придя в сознание, женщина, причинившая столько волнений семейству г-жи де Бартель, вспомнила о положении, в каком она оказалась не по своей вине. Собравшись с духом, она вновь обрела ясность мысли и привычным усилием воли вернула себе уверенность, ту самую уверенность, благодаря которой любой, кто не стремился постичь суть ее существования, считал жизнь Фернанды безоблачной и безбурной.

Мало того, Фернанда завоевала себе определенное место в парижском обществе: под этим следует разуметь тот круг богатых молодых людей, благородных и элегантных, с бульвара Итальянцев задающих тон всему свету. И хотя за Фернандой числилось мало интимных связей, она слыла королевой если не у себя в будуаре, то, по крайней мере, в своей гостиной — средоточии просвещенных людей, добивавшихся чести быть представленными ей, как некогда добивались чести быть представленными Нинон де Ланкло. Окружение Фернанды, таким образом, являло собой самый настоящий королевский двор, своего рода особняк Рамбуйе, но без его ложного филологического пафоса и литературных страстей, судилище вкуса, через который обязаны были пройти люди, претендующие на элегантность или на ум; принятое там суждение, равносильное приговору, распространялось затем среди артистов и светских людей. И в результате ужин у Фернанды заслужил высокую репутацию, а потому и в самом аристократическом салоне Сен-Жерменского предместья и в самой элегантной мастерской художника новых Афин, не стесняясь, открыто говорили: "Вчера я ужинал у Фернанды", а если спрашивали, с кем, то названные гости почти всегда оказывались из числа самых именитых людей Франции. Так что Фернанде, по всей справедливости, между тем столь редко встречающейся у нас, было уготовано совершенно особое положение: ее не ставили в один ряд с женщинами, называемыми просто содержанками, хотя, конечно, и не оказывали ей того почтения, с каким относятся обычно к замужним женщинам, пусть даже прослывшим весьма легкомысленными.

Однако нужда в этом падшем ангеле, испытываемая в доме Фонтене-о-Роз, заставляла проявлять к Фернанде ту неосознанно нежную заботу, с какой обычно относятся к своим родным или к самому себе. Увидев, что Фернанда упала в обморок, г-жа де Бартель с Клотильдой не пожелали — то ли из опасения, то ли из предосторожности — положиться на своих горничных, чтобы привести ее в чувство; оказывая ей эту маленькую услугу, расстегивая и застегивая ее одежду, они сами сумели убедиться в том, что хороший вкус у Фернанды был вовсе не внешней видимостью туалета, напротив: врожденная привычка к роскоши проявлялась у нее в той утонченности мельчайших деталей, какую по-настоящему могут оценить лишь женщины, сами обладающие пристрастием к ней; пожилую даму высшего света это открытие завело так далеко, что она даже заподозрила Фернанду в принадлежности к знатному роду, ей подумалось, что присвоенное или, вернее, заимствованное имя, известное всем, скрывало громкое родовое имя.

Увидев, какую заботу о ней проявляют мать и жена Мориса, Фернанда сначала закрыла глаза, едва успев приоткрыть их, причем сделала это невольно, в инстинктивном порыве своей целомудренной души, под воздействием чувства, секрет которого хранило ее сердце; однако она почти тотчас осознала, что, чем скорее ей удастся выйти из этого положения, тем будет лучше и для нее и для других. И тогда, заставив себя, как мы уже говорили, усилием воли открыть глаза, она, собравшись с мыслями и не пытаясь вызвать к себе сострадание притворным жеманством, просто произнесла слова благодарности. Тут удалившиеся на время мужчины получили разрешение вернуться в гостиную и с действительным или притворным интересом исполнили интермедию, какой надлежало, казалось, послужить вступлением к той сцене, что должна была разыграться в комнате больного. И в самом деле, по всеобщему мнению, настоящая драма ждала их там, но Фернанда уже переживала ее всем сердцем.

— Сударыня, — обратилась она к Клотильде, — вы сами отведете меня к постели больного; я согласна предстать перед господином де Бартелем только в сопровождении вас и его матери.

А Фабьену и Леону она сочла нужным сказать:

— Господа, вы преподали мне жестокий урок; он пойдет мне на пользу, и я благодарна вам.

Куртизанке потребовались все душевные силы, чтобы достойно держаться рядом с двумя уважаемыми женщинами, ибо она любила Мориса всем сердцем. Только к нему и благодаря ему она впервые познала чувство любви; именно эта любовь была основой высокого нравственного развития, уготованного Фернанде природой множеством благотворных задатков, которые были дарованы ей от рождения. В самом деле, под внешней оболочкой легкомысленности у нее, как мы уже говорили, скрывались благородные способности, и полученное ею воспитание и свойственный ей величайший такт предохраняли ее от бесконечных невольных соблазнов кокетства и общественной развращенности, какими необычное существование неизбежно должно было окружать ее.

Впервые Фернанда с Морисом встретились на скачках в Шантийи. Скачки эти, проходившие под высоким покровительством, превратились, как известно, в место встречи всех парижских знаменитостей. Морис, которого путешествие в Италию отдалило от Франции, а последовавшие потом заботы, связанные с обустройством особняка на улице Варенн и виллы в Фонтене, оторвали от общества, возвращался, так сказать, в свет. Две его лошади, Миранда и Антрим, принимали участие в бегах, на одну из них ему предстояло сесть самому, так как последний забег был предназначен для дворян-riders [15] Наездники (англ.). .

Перед самым отъездом в Шантийи г-жа де Бартель почувствовала себя неважно, и Клотильда заявила, что останется со свекровью. Морис хотел отказаться от первоначальных намерений, поручив участвовать в скачках своему жокею, однако всем известно, какое важное значение мог иметь подобный отказ, а Морису необходимо было поддерживать свою репутацию спортсмена. Обе женщины настаивали, чтобы он не менял своих планов. Морис, удостоверившись у доктора, что недомогание матери не представляет никакой опасности, решил отправиться в Шантийи.

Таким образом Морис очутился в кругу своих прежних холостяцких знакомых. Фабьен тоже участвовал в скачках. У него, как и у Мориса, было две лошади — Фортунат и Роланд; как и Морис, он собирался сам принять участие в заезде; итак, былое соперничество двух молодых людей возобновилось.

В наши намерения вовсе не входит подробное описание одного из тех празднеств: их хорошо описывает наш друг Шарль де Буань; скажем только, что Фабьен и Морис разделили Орлеанский приз, в заезде дворян-riders лошадь Мориса Миранда отважно взяла все барьеры, тогда как Роланд не преодолел последнего.