Александр Дюма - Дюма. Том 46. Сесиль. Амори. Фернанда

— Думаю, точно так же, как делала это до сих пор: со скромным достоинством, — заметил Леон, — ведь она не будет знать, что вам известна ее тайна, если только об этом не скажете вы сами или кто-нибудь другой.

— Что касается меня, то я, конечно, не премину это сделать, если она осмелится заговорить со мной; хотя теперь, когда я в курсе всего, ну или почти всего, ибо не исключено, что все-таки чего-то не знаю, мне любопытно видеть лица тех, кто соберется у постели больного, и в первую очередь самого Мориса. Ах, как же я не подумала? — воскликнула г-жа де Нёйи. — Если Морис любит эту женщину, значит, он не любит Клотильду.

И выражение гадкой радости озарило лицо г-жи де Нёйи. Эта мысль сразу укротила безмерную ярость вдовы, и ощущение невыразимого блаженства охватило все ее существо: она была отомщена, высокомерие человека, чьей женой она хотела стать, и той, кто отнял у нее его, понесло заслуженную кару; благодаря раскрытому ею секрету вдова чувствовала свою безраздельную власть над всеми, кто был причастен к этой таинственной истории; она сразу оценила возможности, открывавшиеся перед нею благодаря ее отстраненной и потому неуязвимой позиции. Злой дух подсказывал ее сердцу, что она может мгновенно, единым словом уничтожить свою бывшую подругу, постоянно одерживавшую прежде верх над ней, обрушив на нее всю тяжесть своего презрения, и, сияя от радости, она в сопровождении двух друзей направилась к замку.

У входа она остановилась.

— Господа, — сказала она, — у меня идея.

— Какая?

— Только отвечайте откровенно.

— Сначала скажите, в чем дело.

— Господин де Монжиру впервые видел сегодня так называемую госпожу Дюкудре?

Молодые люди переглянулись, восторгаясь дьявольским нюхом этой женщины.

— Не решусь поручиться за это, — с улыбкой отвечал Леон де Во.

— Ну а я уверена, что они знают друг друга, и даже более того: господин де Монжиру влюблен в Фернанду, я заметила взгляды госпожи де Бартель. Ах, по правде говоря, это будет прелестно, если Морис и господин де Монжиру…

При мысли, осенившей ее в этот момент, вдова, следуя велению своей недоброй натуры, громко рассмеялась.

— Прелестно! — повторил Фабьен.

— Я хотела сказать: ужасно, — возразила г-жа де Нёйи с важным видом, — именно ужасно, потому что…

— Так почему? — спросил Фабьен.

— Ничего, ничего, — отвечала вдова. — Вы правы, господа, надо молчать и предоставить всему идти своим чередом. Что Бог ни делает, все к лучшему.

И с невыразимо злобной улыбкой на лице вдова бросилась к лестнице: ей не терпелось увидеть поскорее всех тех, кого, как ей казалось, она держит отныне в своих руках.

Пока разворачивалось, то проясняясь, то вновь запутываясь, действие этой странной драмы, такой простой и вместе с тем такой сложной, вовлекая пять или шесть человек, выведенных нами на сцену в узком пространстве замка в Фонтене-о-Роз, причем на протяжении короткого промежутка времени, истекшего с того момента, как мы предложили нашим читателям первую главу этой истории, больной, этот взрослый избалованный ребенок, еще не познавший настоящих жизненных разочарований, ибо для него они сводились всего лишь к неудовлетворенному любовному капризу или чувству, играл отведенную ему роль; убаюканный сладкой мечтою, он с трогательным нетерпением ожидал минуты, когда сможет снова увидеть Фернанду. Сидевший возле кровати доктор отвечал на его вопросы, с готовностью сдабривая ответы целебными микстурами своих речей, наделенных магическими свойствами надежды: божественное искусство, руководство которым хранится на Небесах. Под воздействием различных обстоятельств органические и умственные способности Мориса восстанавливались, возвращая к жизни его организм, так что и мысль беспрепятственно восстанавливала теперь свои права, властвуя над всем.

— Доктор, — сказал он, понизив голос и с опаской оглядываясь по сторонам, — доктор, мы сейчас одни; надеюсь, вы объясните мне, как случилось, что Фернанда находится здесь?

— Надо ли объяснять то, что сердце само угадывает? — с улыбкой спросил доктор.

— Вы хотите сказать, ей стало известно, что я хотел умереть?

— Для больного вы слишком любопытны.

— Но, значит, моя мать позволила…

— Где это видано, чтобы мать усомнилась в чем-то, если речь идет о спасении ее сына?

— В таком случае она знает…

— Она все знает.

— А Клотильда, — встрепенулся Морис, — она, надеюсь, ничего не подозревает?

— Успокойтесь, благодаря вашим друзьям, которые так помогли вам…

— Славные ребята! Сумею ли я когда-нибудь отблагодарить их?

— С помощью вымышленной фамилии, что они дали Фернанде…

— Да, но как она согласилась на это? Вот что меня удивляет, ведь я ее знаю.

— Думаю, она ни на что и не соглашалась, вероятно, все было улажено, когда она приехала сюда; чтобы не обмануть возлагавшихся на нее надежд, ей пришлось взять на себя заданную роль.

— А госпожа де Нёйи, узнавшая в ней свою подругу по пансиону, как это понять, доктор?

— Ну, это игра случая, который трудно бывает предугадать даже самым ловким устроителям; к счастью, их встреча ничему не помешала. Хотя, признаться, была минута, когда я очень испугался.

— Итак, доктор, как я и подозревал, Фернанда не простолюдинка, а, напротив, знатная девушка, воспитанница Сен-Дени. Я угадал: такими совершенствами, элегантностью, деликатностью могла обладать лишь особа высокого происхождения. Милая Фернанда!

— Минуточку, господин больной, — прервал доктор восторженные речи Мориса, — минуточку: теперь, когда врачеватель тела стал врачевателем души, теперь, когда я не только ваш врач, но еще и исповедник, отвечайте: вы действительно без ума от этой женщины?

— Ах, тише, тише, доктор, — отвечал Морис с чувством болезненного страха. — Боже мой! Клотильда так хороша, она само совершенство и исполнена ангельской доброты.

— Стало быть, вы ею восхищаетесь, но любите Фернанду!

— Что поделаешь, доктор, над этим неодолимым чувством я не властен, оно завладело мной целиком, оно пожирает, сжигает меня. Я хотел побороть его, но сам был побежден и уже готов был умереть, когда явились вы, или, вернее, когда явилась она. О доктор, не могу передать вам, что тогда произошло со мной; увидев ее, я почувствовал, что оживаю, мне почудилось, будто воздух, солнце, жизнь — все, что ушло от меня, возвращается вновь, и даже сейчас при одной мысли, что она здесь, что она придет, что я увижу ее, — при одной мысли об этом я испытываю бесконечную радость, небесное блаженство. Послушайте, доктор, теперь вы все знаете, если бы я раньше вам об этом сказал, вы мне, возможно, не поверили бы, но вы же сами видели: речь идет о моей жизни. Так вот, доктор, будьте в этом доме посланником мира и согласия.