Александр Дюма - Дюма. Том 46. Сесиль. Амори. Фернанда

При этом размышлении Фернандой овладели совсем иные чувства, у нее началось что-то вроде головокружения, мысли смешались. Она подумала, что теперь, когда она увидела Мориса рядом с Клотильдой, теперь, когда она собственными глазами убедилась в том, что барон де Бартель любит свою жену любовью брата к сестре, ничто не мешает ей снова стать счастливой. Девственная спаленка по-прежнему ждет их; никто, кроме Мориса, туда не входил; Морис по первому ее слову на коленях переступит этот порог. Он поймет раскаяние Фернанды, ибо узнает, что она страдала так же, как он. Потом, когда оба они все простят друг другу, все забудут, то, как и прежде, сумеют приобщиться к той глубокой тайне, тому восторгу и сладостному эгоизму, что ведут к полному забвению всего остального мира.

Увы! Наш рассказ не событийная история, но психологическая драма. Мы начали обнажать перед нашими читателями все чувства, возникающие в сердцах персонажей, выводимых нами на сцену. Мы производим нравственное вскрытие, и подобно тому, как в самом здоровом теле всегда находится органический изъян, через который в определенный день проникнет смерть, так и в самом благородном сердце можно отыскать кое-какие тайные, постыдные чувства, которые напомнят, что человеку свойственны великие идеи и мелкие поступки.

И это тайное, постыдное чувство, затаившееся в самой глубине сердца Фернанды на то время, пока ее поддерживали похвалы г-жи де Бартель и простодушная благодарность Клотильды, проснулось в те минуты, когда она впервые осталась наедине со своей любовью к Морису, разгоревшейся с еще большей силой после того, как она уверилась в том, что его любовь к ней не уступает ее любви к нему.

В таком-то вот состоянии душевной горячки, морального возбуждения, если можно так выразиться, она собиралась войти в рощицу, где ее должен был ожидать граф, но внезапно остановилась, застыв неподвижно, словно статуя, и затаив дыхание. По другую сторону аллеи она услышала голоса г-на де Монжиру и г-жи де Бартель.

Баронесса не сумела уследить за г-ном де Монжиру, и тот, воспользовавшийся моментом, когда она говорила с доктором, потихоньку исчез. Он поспешил к зарослям, где, как он надеялся, его ждет прекрасная любовница; но, как мы видели, Фернанда, встретив Леона с Фабьеном, вынуждена была сделать крюк да к тому же еще задержалась из-за терзавших ее противоречивых мыслей, и потому, чтобы проделать необходимый путь, ей понадобилось вдвое больше времени. Никого не обнаружив в рощице, г-н де Монжиру, не сомневаясь, что Фернанда скоро придет, стал ждать ее, прогуливаясь.

Вскоре шелест платья и в самом деле возвестил о приближении женщины.

— Идите, идите же сюда, сударыня! — воскликнул пэр Франции, устремляясь навстречу приближавшейся даме. — Идите, я здесь уже целую вечность. Я надеялся, что вы поймете, как мне важно поговорить с вами; но наконец-то вы здесь, сударыня; это все, чего я хотел, ибо надеюсь получить теперь от вас ключ к разгадке всего происходящего.

Но, к величайшему удивлению г-на де Монжиру, в ответ послышался вовсе не голос Фернанды:

— Прежде всего, это от вас, сударь, я хочу получить объяснение мотивов столь странного свидания.

— Как?! Это вы, сударыня? — воскликнул пэр Франции.

— Да, сударь, я, и, судя по всему, вы меня не ждали, не так ли? Я случайно обнаружила секрет этого тайного свидания и безуспешно пытаюсь объяснить себе его причины. Какие отношения могут связывать вас с госпожой Дюкудре, вернее, с Фернандой? Где вы ее видели? Откуда вы ее знаете? Отвечайте же, говорите, рассказывайте.

— Но, сударыня, — пробормотал граф, сразу загнанный таким образом в угол, — неужели вы серьезно хотите устроить мне сцену ревности?

— Вполне серьезно, сударь. Я доверчива, это правда, возможно, даже слишком доверчива, вот уже полтора месяца я верю во всякие небылицы о заседаниях, подготовительных совещаниях и комиссиях, которые вы мне рассказываете; но у всякого доверия есть свои пределы, и то, что я своими глазами вижу с самого утра, просветило меня.

— Во имя Неба, сударыня, что же вы все-таки увидели? — воскликнул испуганный граф.

— Я увидела, что госпожа Дюкудре молода, красива, элегантна и, как говорят, весьма кокетлива. Я увидела ваше беспокойство, когда разговор шел о ней, ваше удивление, когда она появилась, знаки, какие вы ей подавали.

— Я?

— Да, вы. Правда, она на них не отвечала. Но вы, тем не менее, назначили ей свидание, не станете же вы отрицать этого, поскольку вы здесь и поскольку, заметив меня, приняли за нее. Так вот, я пришла на это свидание вместо нее. Я предупредила события и жду от вас объяснения, я вправе его требовать, ибо, несмотря на все ваши измены, должно быть имевшие место, сама я ни разу не нарушила данной вам клятвы.

Этот поток упреков имел то преимущество для графа, что дал ему время приготовить ответ. Поэтому, когда г-жа де Бартель остановилась, чтобы перевести дух, он уже отчасти справился со своим волнением и нашел способ выпутаться из своего неловкого положения.

— Как, сударыня? — слегка пожав плечами, сказал он, сохраняя видимость величайшего хладнокровия. — Неужели вы не догадались?

— Нет, сударь, не догадалась, признаюсь, я довольно тупа и жду ваших объяснений…

— Вам известно, — сказал г-н де Монжиру, понизив голос, — что за женщину вы ввели в дом Мориса?

— Очаровательную женщину, сударь, безупречного вкуса, дочь маркиза де Мормана, подругу госпожи де Нёйи. Надеюсь, вы не можете пожаловаться, сударь, что ревность делает меня несправедливой по отношению к моей сопернице.

— Да, — продолжал граф, обрадованный в глубине души тем, что баронесса по достоинству оценила его любовницу. — При всем при том это весьма известная особа, пожалуй, даже слишком известная, и ни хороший тон, ни прекрасные манеры, ни происхождение тут не помогут.

— Ах, Боже мой, сударь! Разве не доводилось вам встречать в свете женщин, ведущих куда более скандальную жизнь, чем госпожа Дюкудре?

— Да, — согласился г-н де Монжиру, — но это все замужние женщины или вдовы.

— Ах, какое милое извинение вы нашли! Ну что ж, не исключено, что Фернанда встретит какого-нибудь молодого разорившегося повесу или влюбчивого старика, который пойдет на безумство и женится на ней, и тогда Фернанда станет такой же женщиной, как все остальные, скажу даже больше — лучше, чем остальные; тогда все бросятся угождать ей, и таланты ее — о них никто не знает, потому что она живет в своеобразном кругу людей, — станут украшением самых аристократических вечеров. Ах, сударь, не вздумайте это отрицать, есть тысяча тому примеров; да я первая, хотя, как мне кажется, и вела образцовую жизнь, первая ее приму.

Граф улыбнулся такому простодушию баронессы, но все-таки продолжал: