Александр Дюма - Дюма. Том 46. Сесиль. Амори. Фернанда

— О Фернанда! Фернанда! — воскликнул Морис, протягивая руку куртизанке. — Вы в тысячу раз лучше меня, это вы помогаете мне встать своими словами, а не я поддерживаю вас, протягивая вам руку.

Несчастная женщина схватила обеими руками горячую руку, протянутую ей молодым человеком, и оба умолкли на несколько минут, это молчание было красноречивее всяких слов, их души слились на мгновение в едином порыве невыразимой боли.

— Вот и все! — сказала через минуту Фернанда, ласковым тоном и пристальным взглядом смягчая краткость своих слов.

— Да, я понимаю, что это необходимо, — ответил Морис, — но порою необходимость бывает очень жестокой.

— Ах, Боже мой! Боже мой! Благодарю вас, — воскликнула Фернанда, — значит, я приехала не напрасно.

— Но есть одно условие, Фернанда.

— Какое?

— Вы мне дадите нерушимое обещание.

— Я все обещания считаю таковыми.

— Хорошо! Когда-нибудь мы должны увидеться.

— Да, обещаю вам, но только если узнаю, что вы счастливы.

Морис печально улыбнулся.

— Вы отклоняете мою просьбу, — сказал он.

— Морис, я надеюсь увидеть вас гораздо раньше, чем вы думаете.

— А вы? — спросил Морис в нерешительности.

— Что я? — с улыбкой произнесла Фернанда.

— Что с вами станется?

— Да, Морис, я понимаю, — отвечала Фернанда, — это последняя мука вашего сердца, и я благодарю вас, хотя ее и породил эгоизм. Да, вас мучает мысль, что вы можете встретить меня с каким-то другим мужчиной в экипаже, заметить позади меня чью-то тень в ложе театра, услышать, что Фернанда была на водах в Пиренеях, в Баден-Бадене или Эксе с таким-то русским князем или таким-то немецким бароном. Будьте откровенны, Морис, ведь думаете-то вы об этом, когда спрашиваете, что со мной станется?

— Увы, Фернанда! — сказал Морис. — Вас нельзя обмануть, вы видите насквозь все закоулки моего сердца.

— Это потому, что ваше сердце прозрачно и чисто, как лазурь небес. Так вот, Морис, слушайте меня. Я заметила одно: истинная боль разрыва не в самом разрыве, а в боязни того, что душа или тело, принадлежавшие нам, будут затем принадлежать кому-то другому. Так вот, Морис, успокойтесь! Во имя моей любви к вам, во имя той девственной спаленки, куда никто не входил до вас, никто не входил и никогда не войдет после вас, во имя вашей прекрасной и чистой Клотильды, небесного ангела, которого я оставляю с вами, чтобы, подобно Беатриче, она вела вас к двери рая, Фернанда никогда и никому не будет принадлежать, Морис!

— О Боже мой! Боже мой! — воскликнул Морис. — Вы удивительное создание, Фернанда! Вы все понимаете, обо всем догадываетесь! И мне отказаться от вас навсегда? О, это невозможно!

— Вы говорите мне это, Морис, как раз в ту минуту, когда, напротив, впервые допускаете такую возможность.

Морис молчал, это свидетельствовало о том, что Фернанда верно угадала.

— Но в таком случае, — сказал Морис после минутного молчания, — вы покидаете свет?

— Что вы подразумеваете под светом, Морис? Если это учтивое аристократическое общество, которое выносит то или иное суждение, потому что внешне живет безупречно, то вам прекрасно известно, что мне там нет места. Если же, напротив, вы называете светом ту толпу, в которой я до сих пор жила без всяких угрызений совести, то — и вам это тоже известно — я не хочу больше принадлежать к ней, а стало быть, никакого света для меня не существует.

— Значит, вы покидаете Париж?

— Да, Морис.

— А куда вы едете?

— О! Это мой секрет.

— Как! Я даже не буду знать, где вы? Как! Я не узнаю мест, где вы дышите? Как! Я не смогу представить себе то, что вас окружает?

— Послушайте, — сказала Фернанда, — мне понятно это последнее желание; вы получите от меня письмо, и из него узнаете все подробности. И тогда вы сможете еще раз увидеть меня мысленным взором и вспоминать до тех пор, пока не забудете.

— О, только не это, Фернанда! Нет! Никогда!

— Хорошо, я вам верю или делаю вид, что верю; а теперь, когда все сказано, прощайте, Морис.

Морис вздохнул, но губы его отказывались что-либо произносить. Морис и Фернанда взглянули друг на друга полными слез глазами, и оба почувствовали, что не в силах больше продолжать это свидание. Фернанда встала; Морис, откинув голову на подушку и вытянув на кровати руки, даже не пытался ее удержать. Они в последний раз кивнули друг другу, и разлука — а ей суждено было длиться вечно — произошла в торжественной ночной тишине в смиренном молчании.

Возвышенные чувства становятся прибежищем для сильных душ и утешением великих печалей. Это вводит в заблуждение сердце — усилие воли оно принимает за спокойствие духа.

Морис с Фернандой так самозабвенно поддерживали друг друга силою взаимной страсти, свободной от всякого чувственного влияния, что, расставшись, оба ощутили то благостное спокойствие, какое дается в награду за всякую земную жертву. Больной не сводил глаз с двери, закрывшейся за Фернандой, словно искал светящийся след, который оставляют за собой в небе падающие звезды, хотя, может быть, это не что иное, как след пролетевшего ангела.

Что же касается куртизанки, то она уверенно шла к своей комнате, но, едва дойдя до середины коридора, услышала за собой легкие шаги и шелест платья. Она остановилась, и в тот же миг ее с двух сторон заключили в объятия, она услышала голос баронессы, которая, расцеловав ее в обе щеки, воскликнула: "Спасибо! Тысячу раз спасибо!", и почувствовала на своей руке, которую безуспешно пыталась освободить, робкое, признательное прикосновение губ Клотильды, прошептавшей: "Да благословит вас Бог".

— А вы, — сказала Фернанда, — будьте счастливы, пусть счастье, какое я оставляю в вашем доме, искупит то волнение, что я сюда принесла, сама того не ведая.

— Вы ангел, — прошептали два голоса, и Фернанда почувствовала, что может продолжать свой путь.

Войдя к себе в комнату, она опустилась на колени и прочитала молитву, которой ее научили в детстве, и никакие посторонние мысли не отвлекали ее ни от благочестивых помыслов, ни от произносимых ею слов, ни от чувства, какое она в них вкладывала. Общие формулы тем и хороши, что они устремлены к благой цели, подчиняя человеческую гордыню общепринятым правилам, они служат напоминанием о всеобщих бедах, ожидающих всякого чада Небесного Отца, и обещают воздаяние вне зависимости от общественных различий. Все, что ведет к братскому христианскому равенству, к этой отправной точке современного общества, несет человеку спасительное благо, каковым бы ни было его душевное состояние и положение среди людей. Всегда небесполезно соединиться во имя веры со всеми теми, кто страждет, кто верит и надеется, ибо счастье даруется нам другими, а наш эгоизм и по законам Бога и по законам человека всего лишь бесплодное отрицание.