Александр Дюма - Дюма. Том 46. Сесиль. Амори. Фернанда

От удивления я вскрикнул.

"Послушайте, дядя, — сказала она. — Бог, наверное, управляет судьбами: одним приносит счастье, другим — печаль. Для меня, бедной девушки, моя судьба — одиночество. До того как я достигла двадцатилетия, я потеряла отца и — с разрывом в пятнадцать лет — мать.

Шум, движение в длительном путешествии, смена людей и городов мне не подходят. Я останусь одна с миссис Браун.

Я буду ждать вашего возвращения в Париж и покину мою комнату только для того, чтобы войти в церковь или вечером погулять в саду; возвратившись, вы найдете меня на том же месте, где вы меня покинули, с тем же спокойствием в сердце, с той же улыбкой на губах; но все это я потеряю, дядюшка, если вы захотите сделать мою жизнь иной, чем она должна быть ".

Я больше не настаивал, ноя спрашивал себя: почему Антуанетта стала настоящей монахиней в миру; что превратило в келью комнату девятнадцатилетней девушки, красивой и остроумной, часто смеющейся, имеющей двести тысяч франков приданого?

Боже, что со мной стало и почему я терял время, чтобы гадать о необъяснимых фантазиях девушки?

Почему я терял время, успокаивая, жалея, приводя в чувство Антуанетту, вместо того чтобы сразу идти в гостиную?

И Бог знает, сколько времени я был бы еще там, наедине с этой второй дочерью, если бы не озадаченная моим взглядом, обеспокоенная моими возможными вопросами, она сама не попросила разрешения удалиться в свою комнату.

"Нет, дитя, — сказал я, — оставайся здесь, а я уйду. Ты, моя дорогая Антуанетта, можешь, не опасаясь, находиться на свежем ночном воздухе. Я хотел бы, чтобы Мадлен была такой же, как ты ".

"О дядя! — воскликнула Антуанетта, вставая. — Я клянусь вам звездами, что смотрят на меня, и этой луной, что так нежно нам светит, я вам клянусь, если бы я смогла отдать свое здоровье Мадлен, я его отдала бы немедленно; разве было бы не лучше, чтобы я, бедная сирота, подвергалась той опасности, которой подвергается она, такая богатая во всем, и особенно — в любви!"

Я поцеловал Антуанетту, поскольку она произнесла эти слова так искренно, что в них нельзя было сомневаться; после этого она снова опустилась на скамью, а я направился к крыльцу.

В тот миг, когда я взошел на первую ступеньку крыльца, раздался милый голос Мадлен и, подобно голосу ангела, запел в моей душе, прогоняя печаль.

Я остановился, чтобы послушать не то, что этот голос произносил, а сам голос.

Несколько слов, однако, дошли до моего слуха и до разума, и я не ограничился этим, а стал уже прислушиваться.

Окно, выходившее в сад, было открыто, но, чтобы не пропустить прохладный вечерний воздух, портьеры опустили; за ними я видел тени двух склоненных друг к другу голов.

Шла тихая беседа. Я слушал.

Я слушал, онемевший, неподвижный, подавленный, сдерживая дыхание, и каждое их слово, как капля ледяной воды, падало мне на сердце.

" Мадлен, — говорил Амори, — как я буду счастлив видеть тебя каждый день, постоянно, и видеть, как твою прелестную головку окружает то, что пойдет ей больше всего, — небо Неаполя или Сорренто ".

"О дорогой Амори, — отвечала Мадлен. — О, я скажу тебе, как Миньона:

Прекрасна страна, где зреют апельсины… [1] И.В.Гёте, "Годы учения Вильгельма Мейстера", III.

Но твоя любовь, в которой отражается рай, еще прекраснее ".

"О Боже мой!" — сказал Амори со вздохом, в котором был легкий оттенок нетерпения.

"Что?" — спросила Мадлен.

"Почему счастье никогда не бывает совершенно безоблачным?"

"Что ты хочешь сказать?"

"Я хочу сказать, что Италия будет нам Эльдорадо, я хочу сказать, что повторяю с тобой и Миньоной:

Да, там нужно любить, да, там чувствуешь, что живешь.

И без всего, что омрачит нашу жизнь и опечалит нашу любовь ".

"Без чего?"

"Я не осмелюсь тебе сказать, Мадлен ".

"Прошу, говори ".

"Ну, мне кажется, чтобы быть полностью счастливыми, нужно, чтобы мы были абсолютно одни, мне кажется, что любовь — это деликатная и святая вещь, что присутствие третьего, кем бы он ни был, своим или чужим, мешает, и, чтобы быть поглощенными друг другом, чтобы быть единым целым, нельзя быть втроем… "

"Что ты хочешь сказать, Амори?"

"О, ты хорошо знаешь ".

"Это потому, что мой отец будет с нами? Ты поэтому так говоришь?.. Но подумай, это будет неблагодарно — дать ему почувствовать, ему, который дал нам счастье, что его присутствие — преграда нашему счастью; мой отец не посторонний, это не третье лицо, это третий в нашем союзе. Поскольку он нас любит обоих, Амори, и мы должны его любить ".

"В добрый час, — подхватил Амори с легкой холодностью. — Поскольку ты не чувствуешь то же, что и я, по отношению к этой теме, не будем больше говорить об этом и забудем ".

"Мой друг, — живо возразила Мадлен , — я тебя обидела?.. В таком случае, извини меня… Но знаешь ли ты, мой ревнивец, что отца и возлюбленного любят не одинаковой любовью?"

"О Боже, да! — промолвил Амори. — Я знаю это хорошо, но любовь отца не такая ревнивая и не исключающая все остальное, как наша; ты привыкла к нему, вот и все.

Для меня же видеть тебя — это не привычка, это необходимость.

Ах, Боже! Библия, этот великий голос человечества, говорила об этом две тысячи пятьсот лет тому назад: "Ты оставишь отца своего и мать свою, чтобы идти за супругом своим"".

Я хотел было их прервать, я хотел было им крикнуть: "Библия также говорит о Рахили: "Она не хотела утешиться, ибо не было больше детей ее"".

Но я был прикован к своему месту, был неподвижен и испытывал мучительное удовлетворение, слыша, как моя дочь меня защищает, но мне казалось, что этого недостаточно; мне казалось, что она должна объяснить своему возлюбленному, как она нуждается во мне, подобно тому, как я нуждаюсь в ней; я надеялся, что она сделает это.

Она сказала:

"Да, Амори, может быть, ты прав, но присутствия моего отца нельзя избежать, не причинив ему, как я знаю, ужасной боли; кроме того, если в какие-то минуты его присутствие и стеснит наши чувства, то в другие — оно обогатит наши впечатления ".