Александр Дюма - Дюма. Том 45. Жорж. Корсиканские братья. Габриел Ламбер. Метр Адам из Калабрии

— В Булонском лесу, аллея Ла-Мюэт.

— О, классические традиции! Знаешь, дорогой, там уже больше не дерутся с тех пор, как ты уехал на Гваделупу; теперь дерутся в Клиньянкуре или в Венсене. Там есть очаровательные места, открытые Нестором. Знаешь, это Христофор Колумб наших дней. Он дрался там с Галуа — великолепная дуэль! Ты знаешь, какие они оба храбрецы. Они обменялись тремя ударами шпаги и разошлись, довольные друг другом, как боги: "Numero Deus impare gaudet" [9] "Угодно нечетное богу" (лат.). — Вергилий, "Эклоги", VIII, 74. . Ну, ты видишь, какова моя латынь? И как подумаешь, что этот болван Ларри, который обставил меня сегодня со своей трефовой тройкой на двести луи, некогда получил в ущерб мне премию за школьный перевод…

— Ты отыграешься сегодня вечером. Мне кажется, господа, что пора отправляться, — заметил Оливье, — не следует заставлять себя ждать.

— Как мы туда поедем?

— У меня есть что-то вроде ландо, и шпаги уже там, — сказал я, — карета вполне приличного вида, никто никогда не догадается, кто в ней находится.

— Хорошо, пойдем.

Мы вышли, уселись в карете и приказали кучеру отвезти нас в Булонский лес, в аллею Ла-Мюэт.

— Кстати, — сказал Альфред, когда мы тронулись в путь, — у меня, возможно, тоже будет дуэль.

— И по какому поводу?

— Из-за тебя.

— Из-за меня?

— Да, помнишь, как недавно у госпожи Меранж ты сказал, что не знаешь на Гваделупе никакого господина по имени де Фаверн?

— Да, конечно.

— Я услышал тебя, когда играл партию в вист; это влетело мне в одно ухо и не успело еще вылететь из другого, как позавчера вдруг предлагают в клуб кого бы вы думали?.. Некоего господина Анри де Фаверна, называющего себя виконтом, хотя он неизвестно кто, я убежден в этом. Тогда я сказал, что нельзя принять этого человека в клуб, что Фаверны не существуют, что ты знаешь Гваделупу, как свой карман, и никогда не слышал об этих людях. Ему отказали. Это досадно, так как он хороший игрок, вот и вся история. Кажется, он узнал, что я был против него, и полон злобы против меня. На здоровье! Когда ему надоест злиться на меня, он скажет мне об этом, я его жду. Кстати, а ты с кем дерешься?

— С ним.

— С кем?

— С твоим господином Анри де Фаверном.

— Как! Он злится на меня, а дерется с тобой?

— Да, он, по-видимому, узнал, что все сведения о нем поступают от меня, и, естественно, обратился ко мне.

— О, минутку! Минутку! — вскричал Альфред. — Я ему скажу…

— Ты ничего не скажешь. Этот господин мужлан, а с такими не разговаривают; впрочем, твое дело не имеет отношения к моему. Он меня оскорбил, и мне с ним драться. После будет твоя очередь.

— О да, ты хорошо с этим справляешься, если берешься за дело. Что же касается этого типа, прошу тебя, не убивай его совсем; я тебе его оставляю только при этом условии. Хочешь сигару?

— Спасибо.

— Ты даже не знаешь, от чего отказываешься! Это настоящие сигары испанского короля: Вернон привез их из Гаваны.

— Вы не курите, доктор?

— Нет.

— Напрасно.

И Альфред зажег сигару, устроился поуютнее в углу кареты и целиком погрузился в приятное занятие, наслаждаясь ароматным дымом.

А в это время начал заниматься бледный, болезненный рассвет и из тумана стал вырисовываться Булонский лес.

Впереди нас двигалась коляска. Поскольку она свернула к воротам Майо, мы больше не сомневались, что она везла нашего противника, и приказали кучеру следовать за ней. Она направлялась к аллее Ла-Мюэт и остановилась, проехав ее на треть. Наша карета остановилась рядом с ней, и мы вышли.

Господа, приехавшие прежде нас, уже высадились.

Я взглянул на Оливье.

Он совсем преобразился, нервное волнение, владевшее им накануне, полностью исчезло, он был спокоен и холоден, улыбка высокомерного презрения кривила его рот, и только между его бровей можно было заметить легкую складку; ни одного слова не слетело с его губ.

Его противник представлял полную ему противоположность: он громко говорил, раскатисто смеялся, сильно жестикулировал, но при этом его гримасничающее лицо было бледным и искаженным; время от времени нервный спазм сжимал ему грудь и вызывал зевоту.

Мы подошли к двум его секундантам, которые предложили ему отойти в сторону.

Тогда, насвистывая, он отошел на несколько шагов и начал втыкать свою трость в землю с такой силой, что сломал ее.

Подготовиться к дуэли было просто. Господин де Фаверн назначил час дуэли, Оливье выбрал оружие, и всякое примирение было невозможно.

Вопрос заключался только в том, чтобы договориться, прекращать ли поединок после первой раны или он продлится так, как это будет угодно противникам.

По этому поводу высказался Оливье — это было его право, право оскорбленной стороны: ничто не должно было останавливать боя, кроме падения одного из противников.

Секунданты противника немного поспорили, но вынуждены были уступить; мы не знали ни одного ни другого — это были друзья г-на Анри де Фаверна. Мы считали их вполне подходящими для исполняемых обязанностей, если не принимать во внимание их резкости и унтер-офицерских манер.

Я предложил им осмотреть шпаги.

Пока они занимались этим, я вернулся к Оливье.

Он был занят тем, что разглядывал геральдическую ошибку, вкравшуюся в герб его противника, несомненно самодельный: виконт перепутал цвета.

Оливье увидел меня и отвел в сторону.

— Посмотрите, — сказал он мне, — вот два письма, одно для моей матери, а другое для…

Он не произнес имя, но показал его на письме, это было имя молодой особы, которую он любил и на которой собирался жениться.

— Все может случиться, — продолжил он. — Если мне не повезет, отошлете это письмо моей матери, что же касается другого, мой друг, отдайте его лично ей.

Я пообещал все исполнить.

Затем, видя, что, чем ближе момент схватки, тем спокойнее становилось его лицо, я сказал ему:

— Мой дорогой Оливье, я начинаю верить, что этот господин пожалеет о своем оскорблении и дорого заплатит за свою неосторожность.

— Да, — подхватил доктор, — особенно если ваше хладнокровие не напускное.

На губах Оливье появилась улыбка.

— Доктор, — ответил он, — при обычном состоянии здоровья каким бывает пульс человека, если его ничто не возбуждает?

— Ну, шестьдесят четыре или шестьдесят пять ударов в минуту, — ответил доктор.

— Пощупайте мой пульс, доктор, — сказал Оливье, протягивая Фабьену руку.

Фабьен вытащил часы, прижал палец к артерии на запястье и через минуту сказал:

— Шестьдесят шесть ударов — удивительное самообладание. Если ваш противник не святой Георгий, он будет мертв.