Александр Дюма - Дюма. Том 45. Жорж. Корсиканские братья. Габриел Ламбер. Метр Адам из Калабрии

— Да, но меня не отпустят.

— Тебя не отпустят! Так что же тогда делать?

— Послушай, жена, остается единственный выход.

— Какой?

— Умереть.

— Умереть! — воскликнуло несчастное создание, выронив кусочек хлеба, который дрожащая рука уже поднесла ко рту.

— О, Господи, да, конечно, умереть! Только это единственное средство у меня осталось, чтобы обеспечить спокойную жизнь.

— Объясни-ка! — потребовала жена.

— Тогда послушай! — стал объяснять метр Адам. — Я улягусь в постель; ты отправишься к врачу, а тот ко мне не пойдет, поскольку знает, что взять с меня нечего, к тому же, то ли он меня спасет, то ли он меня угробит, ну а завтра утром я умру, потому что мне не оказали помощь; вот и все. Правда, не исключено, что потом врача, этого мошенника, побьют камнями, чему я буду только рад.

— Так, значит, ты умрешь не по-настоящему? — пробормотала добрая Бабилана, наконец начавшая понимать, что он задумал.

— Умру? Еще чего! Не такой уж я дурак, — отвечал метр Адам, — но как только меня сочтут мертвым, кредиторы, быть может, будут не так уж строги с тобой. Я же договорюсь обо всем с фра Бракалоне — он пообещал меня оберегать — и скроюсь в Риме, а ты приедешь туда ко мне.

— В Рим?

— Да, да, в Рим, в страну искусств. Там, возможно, оценят талант, а здесь к нему относятся с презрением; вдобавок я наконец-то увижу знаменитый "Страшный суд" Микеланджело, о котором так много говорят.

— А кто такой Микеланджело? — перебила его Бабилана.

— Славный парень: он тоже рисовал души чистилища; что ж, посмотрим, нельзя ли сделать что-нибудь подобное.

— Из этого, по-моему, не выйдет ничего хорошего, — возразила почтенная Бабилана и покачала головой, — ведь это значит искушать Господа!

— Какого дьявола тебе представляется, будто нам может быть хуже, чем уже есть? Отчаянные положения имеют то преимущество, что выход из них может быть только к лучшему. Иди-ка, жена, за врачом!

— Э! А если он пойдет?

— Если он пойдет, то, возможно, придется кое-что изменить и мне понадобится умереть по-настоящему. Но успокойся, он не пойдет — так что иди.

— Раз ты так хочешь, придется идти, — подчинилась жена, в течение двадцати пяти лет привыкшая безропотно повиноваться мужу.

И она отправилась за доктором.

Оставшись один, метр Адам устроился у осколка зеркала, перед которым он обычно брился, и начал раскрашивать лицо подобно актеру, играющему в "Семирамиде" роль призрака Нина. Поскольку мы уже в достаточной мере наслышаны относительно степени таланта героя нашего повествования, нет оснований опасаться того, что этот талант оказался не на высоте, когда художник работал над самим собой и в столь ответственную минуту. В итоге на лице старика отразились все симптомы последней стадии смертельного заболевания. Метр Адам следил за ходом этой работы, откровенно любуясь творением своих рук. Наконец, решив, что он загримирован как следует, художник зажег последнюю оставшуюся в доме свечу, установил свет, как это сделал бы Рембрандт, и улегся в одну из постелей.

Едва он успел завершить все эти приготовления, как вернулась Бабилана. Как и полагал метр Адам, врач не то что бы отказался пойти к больному, но, заявил, что у него есть более срочные визиты, и отложил посещение художника на более позднее время. Почтенная супруга только-только собралась довести ответ врача до сведения мужа, как вдруг заметила, что он лежит пластом на постели, освещенный мрачным, дрожащим пламенем последней свечи. Видимость агонии была настолько правдоподобной, что несчастная Бабилана, хотя и была заранее предупреждена, закричала от ужаса при виде столь бледного и искаженного лица. Метр Адам поспешил ее разуверить; но что бы он ни говорил, ее все равно продолжала сотрясать дрожь. Как раз в это время постучали в дверь.

Это был домовладелец, пришедший с понятыми. Он узнал о внезапном заболевании метра Адама и, опасаясь судебного процесса с наследниками, пожелал, если это окажется возможным, забрать мебель еще при жизни художника. Как мы уже говорили, операция эта особого труда не составляла. Побывав в первой комнате, где было уже пусто, понятые перешли во вторую и, не обращая внимания на мольбы умирающего, забрали сначала постель, стоявшую рядом с той, на которой он лежал. Затем, заметив, что метр Адам из утонченного сибаритства, совершенно неуместного у должника, выбрал самую удобную постель, чтобы на ней умереть, они аккуратно приподняли верхний матрас, на котором он лежал распростертый, ловко вытащили два нижних, и положили верхний сбоку. Все это время почтенная Бабилана плакала и молилась. Понятые продолжили обход и, наконец, ушли, оставив обе комнаты пустыми, а сундуки открытыми.

— Ах ты бедный мой, — запричитала Бабилана, когда слуги закона ушли, — и что же мы получили от всей этой комедии?

— От нее, — отвечал метр Адам, — мы получили для тебя, женщина, хороший матрас, а если бы я был на ногах, они забрали бы его с собой. А теперь помолчи: стучат!

— Это кум Маттео, — объявила старуха, заглянув в замочную скважину.

— Прекрасно! Впусти его, — распорядился метр Адам. — Только помни: для него я мертв… Поняла?

Почтенная женщина кивнула в ответ, тем самым давая понять, что ей все ясно от начала до конца, и пошла отворять. Метр Адам скрестил руки на груди, закрыл глаза и приоткрыл рот.

— Бедный мой кум! — воскликнул Маттео, зайдя в дом. — Что ж, от судьбы не уйти.

— О Господи, это именно так! — согласилась Бабилана. — Всемогущий перенес его из этого мира в лучший.

— И как же все это с ним случилось?

— Утром он вдруг почувствовал страшную слабость в ногах и сильнейшее головокружение.

— Я точно так же чувствую себя, когда немножко выпью, — заметил кум.

— Увы! С ним дело обстояло совсем иначе, — заявила Бабилана. — Мой дорогой, мой несчастный муж целые сутки в рот ничего на брал! (Несчастная, считая, что она обманывает, на самом деле сказала правду.) Потом пришел хозяин дома и, как видите, забрал отсюда все.

Кум кивнул в знак того, что он и на самом деле все видит.

— Это, наверно, и нанесло ему последний удар, — продолжала Бабилана, — потому что, как только они ушли отсюда, он умер… Так что теперь они могут похвалиться тем, что убили его! О Боже!

— Бывают же на свете столь безжалостные кредиторы! — воскликнул кум. — А знаете, матушка Бабилана, ваш муж мне должен три сольдо.

— О Господи, конечно, знаю! Бедняга рассказал мне об этом перед смертью и посетовал, что не в состоянии отдать долг.

— А он рассказал вам, что обещал в таком случае дать мне что-нибудь взамен?

— А как же; но, как видите, у нас ничего нет.

— Погодите, матушка, ведь там, куда он отправляется, ему не нужна скуфейка. Мне хотелось ее иметь еще тогда, когда он был жив, а теперь она станет для меня памятью об умершем; если вы мне ее отдадите, я буду считать, что вы мне более не должны трех сольдо.