Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 39. Воспоминания фаворитки

— Ну, что там? — нетерпеливо вскричал Фердинанд.

— Король приказывает мне говорить? — переспросил Караччоло.

— Тебе что, нужно особое приказание, чтобы дать ответ на мой вопрос?

— Его величество был один, когда посылал меня…

— Да, — перебила королева, — а теперь он уже не один, но я полагаю, что те, перед кем вы сейчас предстали, вам знакомы.

— Я имею честь быть знаком с их величествами и их превосходительствами, но не имею чести знать эту госпожу, — с твердостью возразил Караччоло.

— Эта госпожа моя близкая подруга, — сказала королева.

— Такое звание достойно всяческого почтения, государыня, — продолжал князь с поклоном, — однако когда речь идет о делах государственной важности…

— Не угодно ли вам приказать капитану Караччоло говорить? — обратилась королева к министру Актону. — Возможно, ваше распоряжение окажется в его глазах более весомым, чем те, что исходили от короля и от меня.

— Да полно, говори же! — сказал король.

— Государь, — начал Караччоло, — командующий французской эскадрой не кто иной, как адмирал де Латуш-Тревиль.

— Это еще что за адмирал де Латуш-Тревиль? — спросил Фердинанд.

— Один из лучших моряков Франции, государь. В тысяча семьсот восемьдесят первом году именно он вместе с капитаном Лаперузом — Лаперуз тогда командовал "Астреей", а Латуш-Тревиль "Гермионой" — выдержал пятичасовое сражение с четырьмя английскими фрегатами и двумя корветами и, несмотря на численное превосходство противника, с честью вышел из схватки.

— А сюда он зачем пожаловал?

— Он отказался открыть мне свои намерения, государь. Но сказал, что через час он пришлет к вам своего старшего помощника и тот даст все необходимые объяснения.

— Что ж, — сказал король, — давайте подождем объяснений господина… виноват, я ошибся — гражданина Латуш-Тревиля.

— Боюсь, государь, — заметил Актон, — что нам грозит спектакль, подобный тому, что разыгрался в порту Неаполя в начале царствования августейшего родителя вашего величества. Адмирал Мартин прибыл тогда от имени Англии и Австрии указать здешнему правительству, что ему следует сохранять нейтралитет в итальянской войне.

— Да, да, — заметил Фердинанд, — и офицер, которому было поручено вести переговоры от имени коммодора, даже повел себя ужасно дерзко: вытащил из кармана часы, сверил их со стенными — кстати, они и поныне на прежнем месте — и дал королю два часа на то, чтобы подписать договор о нейтралитете и приказать Монтемару возвратиться со своим войском в пределы королевства.

— И как же поступил король, ваш отец? — спросила королева.

— Черт возьми! — отвечал Фердинанд. — Поступил так, как требовала Англия.

— Но, государь, — вскричал Караччоло, забыв, что его мнения никто не спрашивал, — ведь в то время город был совершенно беззащитен: ни оборонительных укреплений, ни гарнизона, ни запасов продовольствия! И при дворе тогда не было военных, а министры оказались слишком робки, теперь же…

— Помолчи! — сказал король. — Тебя не спрашивали!

— Напротив, продолжайте! — вмешалась королева. — Мы хотим знать обстоятельства дела.

Затем, повернувшись к королю, она прибавила:

— Вы позволите, не правда ли, государь?

— Вы прекрасно знаете, что я позволю все, — отвечал Фердинанд, — и это, впрочем, уж будьте уверены, отнюдь не помешает мне поступать по собственному усмотрению.

С этими словами он поднялся и вышел.

— Итак, сударь, — королева повернулась к Караччоло, — вы сказали: "Теперь же…"

— Теперь же, — продолжал капитан, — город обильно оснащен пушками, войсками, оружием и военными припасами. Умело направленным огнем пушек Кастель делл’Ово и Кастель Нуово можно заставить французские суда отойти от города на расстояние полета ядра.

— Король утверждает, что наш порох никуда не годится, — сказала королева.

— Что ж, государыня, — отвечал Караччоло, — тогда попробуем абордаж. Пусть мне дадут в порту три сотни лодок, я их сам возглавлю, и мы атакуем флагманский корабль.

Вошел король. Услышав последнюю фразу Караччоло, он пожал плечами.

— Прошу прощения у вашего величества, — сказал Караччоло, — но берберийские и малайские корсары всегда так поступают.

— Сударь, — произнесла королева, — во имя Неба, прислушайтесь к словам капитана. Ведь здесь речь идет о чести вашей короны.

— Это еще не все, государыня, — заговорил Караччоло, обращаясь теперь уже к королеве, ибо понял, что она на его стороне. — Ведь в это время года гавань Неаполя весьма неуютное место. Насколько я знаю наш климат, — продолжал он, поглядев на небо, — мог бы даже поручиться, что не пройдет и суток, как разыграется сильный ветер и он заставит французские суда выйти в открытое море. Его превосходительство господин военный министр сам моряк, он может подтвердить, что я говорю правду.

— Отвечайте, генерал! — сказала Каролина.

— Действительно, — заявил министр, — в словах господина Караччоло много правды. Но у нас уже нет времени, чтобы подготовиться к схватке.

— Нет, генерал, — возразил капитан. — Дело в том, что, как только я заметил на горизонте первый парус, я отдал команде моего корвета все необходимые приказания, словно уже был уверен, что это парус вражеского корабля. Не сомневаюсь, что капитаны других судов нашей гавани поступили так же.

— Итак, государь, — королева посмотрела на Фердинанда (он сидел, закинув ногу за ногу и постукивая по полу каблуком), — что вы скажете?

— Как видите, сударыня, я не говорю ничего.

— Тогда что же вы делаете?

— Жду.

В то самое мгновение, когда король произнес это слово, раздался первый пушечный выстрел. За ним последовал второй, третий.

— Ах! — воскликнула королева, вскакивая и бросаясь к окну. — Кажется, это Кастель делл’Ово открыл огонь.

— Да, государыня, — отозвался Караччоло, — но стреляют холостыми. Крепость приветствует посланца господина де Латуш-Тревиля. А вот и Кастель Нуово вторит ей.

Действительно, залпы следовали один за другим с равными промежутками, и можно было насчитать ровно двадцать один выстрел — приветствие, установленное между дружественными государствами.

— Ваше величество разрешит мне удалиться? — спросил Караччоло, обращаясь к королеве. — Мне больше нечего здесь делать.

— Мне тоже, — отвечала королева, — я уйду отсюда одновременно с вами. Идем, Эмма!

Королева сделала мне знак следовать за ней. Я повиновалась. Караччоло отступил, чтобы пропустить нас перед собой, и отвесил королеве глубокий почтительный поклон. Однако когда я поравнялась с ним, он выпрямился и окинул меня таким презрительным взглядом, что краска стыда залила мое лицо.

Это было уже второе оскорбление, нанесенное мне им в тот день.