Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 39. Воспоминания фаворитки

Караччоло поклонился:

— Это большое счастье для меня, — отвечал он, — потому что в прошлый раз ваше величество защищали честь Неаполя.

— Хорошо, но скажите начистоту, что происходит сегодня?

— То, что я и предсказывал, государыня. Французская эскадра побита и рассеяна штормом. Если бы мы продержались всего сутки, мы стали бы хозяевами положения.

— Может быть, нам еще не поздно ими стать?

— Каким образом, государыня?

— Как? По-вашему, французские корабли вернулись в Неаполь потому, что они сильно потрепаны?

— Насколько я могу судить, — ответил Караччоло, бросая взгляд на море, — там нет ни одного судна, которое не понесло бы ущерба.

— Прекрасно. Так почему бы не использовать выпавшее нам преимущество и не попытаться сегодня сделать то, на что мы не осмелились в прошлый раз? Надеюсь, вы по-прежнему готовы бросить ваш корвет в атаку на флагманское судно?

— Это невозможно, государыня!

— Невозможно? Как так?

— В прошлый раз я предлагал атаковать противника.

— И что же?

— Сегодня этот противник стал нашим союзником.

— Нашим союзником?

— Без сомнения. Мы дали друг другу слово, и наш договор был подписан. В тот раз адмирал де Латуш-Тревиль явился диктовать свои условия враждебной державе. Сегодня он пришел просить помощи у державы союзной. В тот раз я считал, что драться — наш долг. Но атаковать их сегодня было бы предательством.

— Но если бы, тем не менее, вы получили приказ короля?

— Приказ атаковать?

— Да.

— Государыня, я надеюсь, что король не даст мне подобного приказа.

— А если все-таки даст?

— Я буду принужден с сожалением уйти в отставку.

— Эмма, ты слышишь, что он говорит! — воскликнула королева, поворачиваясь ко мне. — Суди о других на этом примере, как они нам преданы!

Затем прибавила, вновь обращаясь к Караччоло:

— Хорошо, сударь: я узнала от вас все, что мне требовалось знать. Больше я вас не задерживаю.

Караччоло откланялся и удалился.

— Вот все и объяснилось, — продолжала королева. — Флотилия потерпела ущерб и прибыла в Неаполь для ремонта. Почему бы и нет? Ведь Неаполь, как говорит гражданин Караччоло (она насмешливо подчеркнула слово "гражданин"), Неаполь теперь союзник этой республики, объявившей войну королям и готовой обезглавить моего зятя. Не так ли?

Я молчала.

— Что же, — спросила королева, — ты мне не отвечаешь? Тебе нечего мне сказать?

— Я боюсь ранить чувства моей королевы, высказавшись откровенно.

— Ранить меня? Тебе? Да ты с ума сошла! Каким образом ты можешь меня ранить?

— Согласившись с мнением этого человека.

— Какого человека?

— Князя Караччоло, и Бог свидетель, я соглашаюсь с ним вовсе не из симпатии к нему.

— Стало быть, ты считаешь, что эти французы правы, с такой наглостью садясь нам на шею?

— Я считаю, государыня, что не правы были мы, когда заключили с ними договор.

— И что теперь, когда он уже заключен, мы должны терпеть последствия данного нами слова? Возможно, ты и права. Надо посоветоваться по этому поводу с сэром Уильямом.

В это время французы уже вошли в гавань и стали на якорь как в порту дружественной страны.

Час спустя мы узнали, что все произошло именно так, как предвидел капитан Караччоло. Едва французские суда успели выйти в открытое море, как их застигла страшная буря: семи судам из одиннадцати были причинены серьезные повреждения, и адмирал де Латуш-Тревиль, имея на руках договор, который обеспечивал Франции преимущества, предоставляемые режимом наибольшего благоприятствования, вернулся с просьбой отремонтировать пострадавшие суда, а также рассчитывая возобновить запас пресной воды и условиться в порту о покупке провизии, канатов и парусины.

Все эти просьбы были исполнены.

Более того: желая поскорее избавиться от опасных гостей, правительство Неаполя поспешило снабдить адмирала рабочими, снастями, корабельным лесом и съестными припасами, а также приказало проложить временный акведук до конца мола, чтобы подавать французам воду Карминьяно — источника самой вкусной и целебной местной воды.

Королева была не в силах без конца видеть перед глазами ненавистную французскую форму и отвратительные трехцветные флаги, и она удалилась в Казерту, хотя стояла зима: наступил ее самый холодный месяц — январь. Меня она взяла с собой.

Пока мы были в Казерте, в Неаполе осуществлялись худшие предчувствия королевы. Так ли уж Латуш-Тревиль нуждался в том, чтобы подправить свои корабли, или все эти работы были скорее притворством, а на самом деле он следовал секретным инструкциям Республики, имеющей намерение сеять революционное возмущение во всех странах, с которыми Франция вступала в соприкосновение, как бы то ни было, адмирал использовал свое присутствие в столице Королевства обеих Сицилий, чтобы побудить неаполитанских патриотов организовать тайное общество с целью подготовить Южную Италию к торжеству тех идей, что уже одержали верх во Франции.

Каждый день его офицеры — а, как известно, французское морское офицерство по большей части отличается образованностью и имеет немало достоинств, — итак, офицеры ежедневно сходили на берег и, смешиваясь с местным населением, вербовали сторонников, сеяли в юных умах семена революции, из-за которой несколькими годами позже прольется столько крови! Накануне того дня, когда эскадра должна была поднять якоря, юные неаполитанцы устроили для офицеров большой обед, там пели революционные песни, среди прочих — "Марсельезу", только что сочиненную Руже де Лилем, песню, что, прозвучав, подобно грому небесному, 10 августа, принесла автору столь грозное бессмертие. Юнцы возносили хвалы красному колпаку и клялись здесь, в Неаполе, обзавестись такими же трехцветными кокардами, призванными заменить белую кокарду Бурбонов.

Кроме того, все, кто присутствовал на обеде, восприняли французскую моду, которую ввел Тальма на представлении трагедии "Тит". Они коротко остригли волосы, отказались от применения пудры, а тех, кто упорствовал в своей приверженности прежней моде, окрестили язвительным словцом caudini, что значит "хвостатые".

Все это время королева, переставшая делиться своими помыслами со мной, казалось, была погружена в мрачные заботы. Часто, когда мы были вдвоем, к ней входили какие-то люди; они говорили шепотом и сообщали, что ее ждут. Она тотчас вставала, ни о чем не спрашивая, как будто заранее знала, по какой причине ее беспокоят. Потом, через пятнадцать минут, полчаса или час, она возвращалась и, сжав мне руку, говорила:

— Все идет отлично!

Однажды, когда королева была на подобном секретном совещании, я спустилась в сад и увидела там человека в черном, мне незнакомого.