Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 38. Красный сфинкс. Голубка

Людовик кивнул.

— Господин де Ла Салюди, — сказал он, — полагаю, больше нам нечего сказать друг другу.

— Конечно, государь; мне остается заверить вас в своем почтении и попросить позволения присовокупить к нему сожаления по поводу отставки господина де Ришелье: его ждали в Италии, на него рассчитывали, и долг верноподданного заставляет меня сказать вашему величеству, что я был бы счастливейшим из смертных, если бы вы мне позволили поклониться господину кардиналу, несмотря на его опалу.

— Я сделаю нечто лучшее, господин де Ла Салюди, — ответил король, — я сам предоставлю вам возможность с ним увидеться.

Де Ла Салюди поклонился.

— Вот векселя из Мантуи, Венеции и Рима; поезжайте в Шайо, засвидетельствуйте свое почтение господину кардиналу, передайте адресованные ему письма и попросите его индоссировать векселя; затем отправляйтесь от имени его высокопреосвященства к господину де Бюльону, чтобы он выдал вам деньги. Чтобы все это было быстрее, я разрешаю вам воспользоваться моей каретой, стоящей у дверей: чем скорее вы вернетесь, тем признательнее я вам буду за ваше рвение.

Де Ла Салюди поклонился и, не тратя ни секунды на вежливые формулы, направился исполнять приказания короля.

Шарпантье остался у двери.

— Я жду господина де Шарнасе, — сказал король.

Никогда ему не служили так быстро в Лувре, как это было у кардинала: едва изъявил он желание видеть г-на де Шарнасе, как г-н де Шарнасе стоял перед ним.

— Ну что же, барон, — сказал ему король, — похоже, вы совершили неплохое путешествие.

— Да, государь.

— Соблаговолите дать мне отчет, не теряя ни секунды. Со вчерашнего дня я учусь ценить время.

— Вашему величеству известно, с какой целью я был послан в Германию.

— Господин кардинал пользовался полным моим доверием и имел право проявлять инициативу во всех вопросах; он ограничился тем, что сообщил мне о вашем отъезде и о вашем возвращении. Больше мне ничего не известно.

— Угодно вашему величеству, чтобы я точно повторил данные мне инструкции?

— Говорите.

— Вот они слово в слово; я выучил их наизусть на случай, если секретные инструкции затеряются:

"Частые действия Австрийского дома, направленные во вред союзникам короля, вынуждают его принять действенные меры для их защиты, поэтому сразу после взятия Ла-Рошели Его Величество решил во главе своих лучших войск отправиться на помощь Италии. Вследствие этого Его Величество срочно отправляет господина де Шарнасе к своим союзникам в Германии. Он предложит им всю помощь, зависящую от Его Величества, и заверит в искреннем желании короля помогать им, коль скоро они намерены действовать совместно с ним в интересах их совместной обороны. Сиру де Шарнасе поручено изложить средства, кои Его Величество считает наиболее удобными и приемлемыми для тех намерений, что он имеет в виду на благо своих союзников".

— Это ваши общие инструкции, — сказал король, — но были, видимо, и особые?

— Да, государь. Герцога Максимилиана Баварского, которого его высокопреосвященство сумел резко настроить против императора, следовало побудить создать католическую лигу: она противостояла бы намерениям Фердинанда в отношении Германии и Италии, в то время как Густав Адольф атаковал бы императора во главе протестантов.

— А каковы были инструкции в отношении короля Густава Адольфа?

— Мне было поручено пообещать королю Густаву, если он согласится стать главой протестантской лиги, как герцог Баварский стал бы главой лиги католической, ежегодную субсидию в пятьсот тысяч ливров и заверить, что ваше величество одновременно с его выступлением атакует Лотарингию — соседнюю с Германией провинцию и очаг заговоров, направленных против Франции.

— Да, — сказал король, улыбаясь, — я понимаю: "Крит" и царь "Минос"; но что выигрывал кардинал или, вернее, что выигрывал я, нападая на Лотарингию?

— То, что государи Австрийского дома, вынужденные направить значительную часть своих войск в Эльзас и на Верхний Рейн, были бы отвлечены от Италии и дали бы вам спокойно закончить поход на Мантую.

Людовик сжал лоб руками. Эти неохватные комбинации его министра ускользали от него именно в силу своего размаха и, теснясь у него в мозгу, казалось, вот-вот готовы были взорвать его.

— И что же, — спросил он через мгновение, — король Густав Адольф согласен?

— Да, государь, но на определенных условиях.

— Каких?

— Они содержатся в этом письме, государь, — сказал де Шарнасе, вынув из кармана конверт со шведским гербом. — Ваше величество желает непременно прочесть его или — что, возможно, было бы удобнее, — позволит мне изложить его содержание?

— Я хочу все прочесть, сударь, — отвечал король, беря письмо у него из рук.

— Не забудьте, государь, что король Густав Адольф — весельчак, склонный к злословию по любому поводу; он мало заботится о дипломатических формах и говорит все что думает, не столь по-королевски, сколь по-солдатски.

— Если я это забыл, то теперь вспомню, а если я это не знал, то теперь буду знать.

И, распечатав письмо, Людовик стал читать, но про себя.

"Из Штума, после победы, отдавшей в руки Швеции все крепости Ливонии и польской Пруссии.

19 декабря 1628 года.

Дорогой кардинал,

Вы знаете, что я чуточку язычник, поэтому не удивляйтесь той фамильярности, с какой я пишу князю Церкви.

Вы великий человек, более того — гениальный человек, более того — честный человек, с Вами можно и говорить, и делать дела. Так давайте, если Вам угодно, делать дела Франции и дела Швеции, но вместе. Я охотно договорюсь с Вами, но не с другими.

Уверены ли Вы в своем короле? Не думаете ли Вы, что он по своей привычке повернет в другую сторону при первом дуновении, исходящем от его матери, его жены, его брата, его фаворита — де Люиня или Шале — или его духовника? А Вы, у кого в мизинце больше таланта, чем в головах всех этих людей — короля, королев, принцев, фаворита, священника, — не опрокинет ли Вас в одно прекрасное утро какая-нибудь злая гаремная интрига, словно какого-нибудь визиря или пашу?

Если Вы в этом уверены, окажите честь написать мне: "Друг Густав, я уверен, что три года буду господствовать над этими пустыми и бестолковыми головами, доставляющими мне столько работы и огорчений. Я уверен, что смогу лично сдержать в отношении Вас обязательства, взятые от имени моего короля, и начинаю кампанию немедленно ". Но не говорите мне: "Король сделает ". Ради Вас, под Ваше слово я разграблю Прагу, сожгу Вену, сровняю с землей Пешт; но ради французского короля, под слово французского короля я не ударю ни в один барабан, не заряжу ни одно ружье, не оседлаю ни одной лошади.