Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 38. Красный сфинкс. Голубка

Вот эту-то бродячую полицию, трудившуюся с неуемным рвением к разведыванию, и возглавлял состарившийся в интригах капуцин Жозеф. Как впоследствии Сартин, Ленуар, Фуше, он обладал талантом шпионажа. Его брат, Леклер дю Трамбле, был по протекции Жозефа назначен комендантом Бастилии; таким образом, арестанта, выслеженного, разоблаченного и арестованного дю Трамбле-капуцином, брал под стражу, сажал в камеру и охранял дю Трамбле-комендант. Если же арестант умирал в заключении, что было не редкостью, его исповедовал, причащал и хоронил дю Трамбле-капуцин, и таким образом заключенный, однажды схваченный, оставался в руках одной семьи.

У отца Жозефа было нечто вроде подминистерства, состоявшего из четырех отделений, возглавляемых четырьмя капуцинами. Был у него секретарь по имени отец Анж Сабини — его собственный отец Жозеф. До вступления в эту должность ему приходилось совершать дальние поездки; он проделывал их верхом, и сопровождал его отец Анж тоже на лошади. Но однажды, когда отец Жозеф сел на кобылу, а отец Сабини — на нехолощеного жеребца, эти четвероногие неожиданно образовали группу, в которой капюшоны монахов выглядели столь комично, что отец Жозеф из чувства собственного достоинства отказался от этого способа передвижения и впредь путешествовал на носилках или в карете.

Но при обычном выполнении своих функций, когда нужно было сохранять инкогнито, отец Жозеф ходил пешком, надвинув капюшон на глаза, чтобы его не узнавали, что было нетрудно, ибо улицы Парижа в ту эпоху наводнены были монахами всевозможных орденов в одеяниях всевозможных цветов.

В этот вечер отец Жозеф тоже пришел пешком.

Кардинал тщательно проследил, чтобы одна дверь закрылась за капитаном его телохранителей, а другая за племянницей, и после этого, усевшись за бюро и повернувшись к отцу Жозефу, спросил:

— Ну, вы хотите что-то мне сказать, милейший дю Трамбле?

Кардинал сохранил привычку называть капуцина по фамилии.

— Да, монсеньер, — отвечал тот, — и я приходил дважды, надеясь иметь честь вас увидеть.

— Я знаю, и это даже дало мне надежду, что вы добыли какие-то сведения о графе де Море, о его возвращении в Париж и о причинах этого возвращения.

— Я еще не располагаю всеми сведениями, какие желает получить ваше высокопреосвященство, однако полагаю, что нахожусь на верном пути.

— A-а! Моим Белым Плащам удалось кое-что сделать!

— Не так уж много. Они узнали всего лишь, что граф де Море остановился в особняке Монморанси у герцога Генриха Второго и что ночью он вышел, дабы отправиться к любовнице, проживающей на улице Вишневого сада, напротив особняка Ледигьер.

— На улице Вишневого сада, напротив особняка Ледигьер? Но там живут две сестры Марион Делорм!

— Да, монсеньер, госпожа де ла Монтань и госпожа де Можирон; но неизвестно, которой из них он любовник.

— Хорошо, это я узнаю, — сказал кардинал.

И, сделав капуцину знак подождать, он написал на листке бумаги: "Любовником которой из ваших сестер является граф де Море? И кто любовник другой? Есть ли несчастливый любовник?"

Потом он подошел к стенной панели, одним нажатием кнопки открывавшейся на всю высоту кабинета.

Эта открытая панель дала бы возможность пройти в соседний дом, если бы по ту сторону стены тоже не было двери.

Между этими двумя дверьми находились две ручки звонков — одна справа, другая слева: изобретение настолько новое или, во всяком случае, малоизвестное, что было оно только у кардинала и в Лувре.

Кардинал подсунул листок под дверь соседнего дома, потянул ручку правого звонка, закрыл панель и снова уселся на свое место.

— Продолжайте, — сказал он отцу Жозефу, следившему за его действиями с видом человека, не удивляющегося ничему.

— Итак, я говорил, монсеньер, что братья из монастыря Белых Плащей сделали не так уж много; зато Провидение, особо пекущееся о вашем высокопреосвященстве, сделало намного больше.

— Вы уверены, дю Трамбле, что Провидение особо печется обо мне?

— Разве оно могло бы найти себе лучшее занятие, монсеньер?

— Ну что ж, — улыбнулся кардинал, которому очень хотелось поверить в слова отца Жозефа, — посмотрим, что докладывает Провидение о господине графе де Море.

— Так вот, монсеньер, я возвращался из монастыря Белых Плащей, где узнал всего лишь, как я уже имел честь докладывать вашему высокопреосвященству, что господин граф де Море уже неделю в Париже, что живет он у де Монморанси и имеет любовницу на улице Вишневого сада, — как видим, немного.

— Я нахожу, что вы несправедливы к достойным отцам: делающий то, что он может, исполняет свой долг. Все может лишь Провидение. Посмотрим же, что оно совершило.

— Оно свело меня лицом к лицу с самим графом.

— Вы его видели?

— Как имею честь видеть вас, монсеньер.

— А он? — быстро спросил кардинал. — Он вас видел?

— Видел, но не узнал.

— Садитесь, дю Трамбле, и расскажите-ка мне об этом!

У Ришелье была привычка из притворной любезности приглашать капуцина садиться, а у того — привычка из притворного смирения оставаться стоять.

Он поблагодарил кардинала поклоном и продолжал:

— Вот как все случилось, монсеньер. Выйдя из монастыря Белых Плащей и получив там эти сведения, я вдруг увидел, что люди бегут в сторону улицы Вооруженного Человека.

— Кстати, насчет Вооруженного Человека, вернее, улицы Вооруженного Человека, — перебил его кардинал, — там есть гостиница, требующая вашего присмотра; называется она "Крашеная борода".

— Именно туда и бежала толпа, монсеньер.

— И вы побежали вместе с толпой?

— Ваше высокопреосвященство понимает, что я не мог упустить случая. Там только что было совершено нечто вроде убийства одного бедняги по имени Этьенн Латиль, ранее служившего у господина д’Эпернона.

— У господина д’Эпернона? Этьенн Латиль? Запомните его имя, дю Трамбле, этот человек может однажды оказаться нам полезным.

— Сомневаюсь, монсеньер.

— Почему?

— Полагаю, он отправился в путешествие, откуда мало шансов вернуться.

— Ах, да, понимаю, ведь это его убили.

— Именно так, монсеньер; в первый миг его сочли мертвым, но он пришел в себя и потребовал священника, так что я оказался там как раз кстати.

— Опять Провидение, дю Трамбле! И вы, я полагаю, приняли его исповедь?

— До последнего слова.

— Сказал он вам что-нибудь важное?

— Монсеньер сможет об этом судить, — с улыбкой ответил капуцин, — если соблаговолит освободить меня от соблюдения тайны исповеди.

— Хорошо, хорошо, — сказал Ришелье, — освобождаю.

— Так вот, монсеньер, Этьенн Латиль был убит за то, что отказался убить графа де Море.