Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 38. Красный сфинкс. Голубка

— Ничего себе жизнь для будущего архиепископа! — произнесла г-жа де Сабле.

— А сейчас, — продолжал его королевское высочество, — он влюблен в мадемуазель де Понс, пышную толстощекую блондинку из штата королевы. На днях она принимала слабительное. Он узнал адрес ее аптекаря, взял то же самое лекарство и написал ей: "Никто не сможет сказать, что вы принимали слабительное, а я не делал этого одновременно с вами".

— Ах, теперь я понимаю, — сказал герцог, — почему метр сумасброд созвал в особняк Гизов всех парижских вожаков ученых собак. Вообразите, на днях я возвращаюсь домой и вижу, что двор полон собак в самых разнообразных костюмах. Их там было не меньше трехсот, и при них три десятка уличных комедиантов; каждый держал свою свору. "Что это ты делаешь, Жуэнвиль?" — спросил я его. "Я устроил себе спектакль, отец", — ответил он. Вы догадываетесь, зачем он созвал всех этих фигляров? Чтобы пообещать им по луидору, если через три месяца три сотни парижских ученых собак будут прыгать только в честь мадемуазель де Понс.

— Кстати, — сказал Гастон, из-за своего беспокойного характера считавший, что незачем так долго говорить об одном и том же, — дорогая герцогиня, вы, как соседка, должны знать, как дела у бедного Пизани? Вуатюр сказал мне вчера, что они не так уж плохи.

— Я справлялась сегодня утром, и мне ответили, что теперь врачи не опасаются за его жизнь.

— Сейчас у нас будут свежие новости, — вступил в разговор герцог де Монморанси. — Я покинул графа де Море у дверей особняка Рамбуйе, где он хотел сам все разузнать.

— Как? Граф де Море? — спросила г-жа де Комбале. — А говорили, что Пизани хотел подослать к нему убийцу?

— Да, — отозвался герцог, — но, кажется, это было недоразумение.

В эту минуту отворилась дверь и слуга объявил:

— Монсеньер Антуан де Бурбон, граф де Море.

— Ну вот и он, — сказал герцог. — Он сам все вам расскажет, притом лучше, чем я, начинающий спотыкаться, если приходится сказать подряд двадцать слов.

Вошел граф де Море, и все взоры обратились на него (прежде всего, мы должны сказать, что то были взоры женщин).

Не будучи пока представлен принцессе Марии, он остановился в дверях, ожидая г-на де Монморанси; тот, подойдя, отвел графа к принцессе, проделав все это быстро и с присущим ему изяществом.

Молодой принц не менее грациозно поклонился принцессе, поцеловал ей руку, в нескольких словах рассказал ей о герцоге Ретельском, с которым он виделся, проезжая через Мантую; поцеловал руку г-же де Лонгвиль; поднял букет, упавший с апостольника г-жи де Комбале, когда она посторонилась, давая графу дорогу, и отдал ей этот букет с очаровательным поклоном; низко поклонился монсеньеру Гастону и скромно занял свое место возле герцога де Монморанси.

— Дорогой принц, — сказал ему тот, когда церемония поклонов была закончена, — перед самым вашим приходом здесь говорили о вас.

— Полно! Неужели я такая значительная особа, чтобы мною занималось столь приятное общество?

— Вы совершенно правы, монсеньер, — послышался женский голос, — стоит ли заниматься человеком, которого хотели убить за то, что он любовник сестры Марион Делорм?

— О-о! — воскликнул принц, — этот голос мне знаком. Не принадлежит ли он моей кузине?

— Ну да, метр Жакелино! — сказала г-жа де Фаржи, подойдя к нему и протянув руку.

Граф де Море, пожимая ей руку, тихо сказал:

— Знаете, мне нужно вас увидеть — необходимо с вами поговорить. Я влюблен.

— В меня?

— Немного, но в другую — очень.

— Наглец! Как ее зовут?

— Я не знаю ее имени.

— Она, по крайней мере, красива?

— Я ни разу ее не видел.

— Молода?

— Должно быть.

— Почему вы так думаете?

— Я слышал ее голос, я касался ее руки, я впивал ее дыхание.

— Ах, кузен, как вы об этом говорите!

— Мне двадцать один год. Я говорю об этом так, как чувствую.

— О юность, юность! — произнесла г-жа де Фаржи. — Бесценный алмаз, что так быстро тускнеет!

— Дорогой граф, — прервал их герцог, — да будет вам известно, что все дамы завидуют вашей кузине — по-моему, вы так назвали госпожу де Фаржи — и хотят знать, почему вы решили нанести визит человеку, хотевшему, чтобы вас убили.

— Во-первых, — ответил граф де Море со своим очаровательным легкомыслием, — потому, что я еще не стал кузеном госпожи де Рамбуйе, но когда-нибудь непременно стану.

— Через кого? — спросил герцог Орлеанский, хваставшийся знанием всех генеалогий. — Объясните нам, господин де Море!

— Да через мою кузину де Фаржи, вышедшую замуж за господина де Фаржи д’Анженна, кузена госпожи де Рамбуйе.

— Но каким образом вы приходитесь кузеном госпоже де Фаржи?

— А вот это, — отвечал граф де Море, — наш секрет, не правда ли, кузина Марина?

— Да, кузен Жакелино, — подтвердила со смехом г-жа де Фаржи.

— Кроме того, прежде чем стать кузеном госпожи де Рамбуйе, я был одним из ее добрых друзей.

— Но я, — возразила г-жа де Комбале, — всего раз или два видела вас у нее.

— Она попросила меня прекратить визиты.

— Почему? — заинтересовалась г-жа де Сабле.

— Потому что господин де Шеврез ревновал меня.

— К кому?

— Сколько нас в этой гостиной? Примерно тридцать. Даю любому за этот секрет по тысяче. Это составит тридцать тысяч.

— Мы отказываемся разгадать, — заявил Месье.

— К своей жене.

Слова графа были встречены громким раскатом хохота.

— Однако, — сказала г-жа де Монбазон, опасавшаяся, что от ее падчерицы перейдут к ней, — граф не досказал историю о том, как его хотели убить.

— Ах, черт возьми, все очень просто. Скомпрометирую ли я госпожу де ла Монтань, сказав, что был ее любовником?

— Не больше, чем госпожу де Шеврез, — сказала г-жа де Сабле.

— Так вот, бедный Пизани решил, что мое счастье составила госпожа де Можирон. Искривление фигуры делает его обидчивым, беспристрастный голос зеркала делает его раздражительным. Вместо того чтобы вызвать меня на поединок — я бы охотно согласился, — он поручил свою месть сбиру. Тот был честным человеком и отказался. Вы видите, что Пизани не везет. Он хотел убить сбира — не удалось, хотел убить Сукарьера — тот чуть не убил его. Вот и вся история.

— Нет, это не вся история, — настаивал Месье. — Почему вы решили нанести визит человеку, хотевшему вас убить?

— Да потому, что он-то не мог ко мне прийти. У меня добрая душа, монсеньер. Я подумал: может быть, бедный Пизани думает, что я на него сержусь и что это может стать его кошмаром. Я пришел, чтобы откровенно пожать ему руку и сказать, что, если впредь он или кто-то другой будет мною недоволен, пусть вызовет меня на поединок. Я всего лишь простой дворянин и не считаю себя вправе отказать в удовлетворении тому, кого оскорблю. Но я постараюсь не оскорблять никого.