Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 38. Красный сфинкс. Голубка

Арман, кардинал де Ришелье".

Госпожа де Комбале из скромности отошла. Он знаком подозвал ее и протянул ей письмо. Она читала, и крупные слезы струились по ее щекам.

— Вы плачете? — спросил ее кардинал.

— Да, — ответила она, — святыми слезами!

— Что вы называете святыми слезами, Мария?

— Те слезы, что льются даже в минуту сердечной радости: я оплакиваю ослепление короля и судьбу страны.

Кардинал поднял голову и положил руку на руку племянницы.

— Да, вы правы, — сказал он, — но Бог, покидающий порою королей, не покидает с такой же легкостью государства. Жизнь первых преходяща, жизнь вторых длится столетия. Поверьте мне, Мария, Франция занимает слишком важное место в Европе и должна сыграть слишком необходимую роль в будущем, чтобы Господь отвратил свой взор от нее. То, что начал я, закончит другой; человеком больше, человеком меньше — изменить исторические судьбы не дано никому.

— Но разве справедливо, — спросила г-жа де Комбале, — что человеку, подготовившему судьбы своего государства, не дано их осуществить, что труд и борьба достаются одному, а слава — другому?

— Вы, Мария, — отвечал кардинал, и лицо его все больше прояснялось, — затронули сейчас, сами того не подозревая, великую загадку, что вот уже три тысячи лет предлагает людям сфинкс, сидящий на задних лапах возле благополучия, которое рушится, уступая место незаслуженным несчастьям. Имя этого сфинкса — сомнение. Почему, спрашивает он, Бог, являющийся высшей справедливостью, порой становится или кажется высшей несправедливостью?

— Я не восстаю против Бога, дядя, я пытаюсь понять.

— Бог имеет право быть несправедливым, Мария, ведь он держит в своих руках вечность и располагает будущим, чтобы исправить свою несправедливость. Притом, если бы у нас была возможность проникнуть в его тайны, мы увидели бы: то, что кажется нам несправедливостью, лишь средство вернее достигнуть его цели. Этот важнейший вопрос должен был в один прекрасный день возникнуть между его величеством — да хранит его Господь — и мной. За кого король: за свою семью или за Францию? Я за Францию. Бог за Францию. Кто будет против меня, если Бог на моей стороне?

Он позвонил. На втором звонке колокольчика появился его секретарь Шарпантье.

— Шарпантье, — сказал кардинал, — распорядитесь немедленно составить список воинских частей, готовых для итальянской кампании, и пригодных к бою орудий. Он нужен мне через четверть часа.

Шарпантье поклонился и вышел.

Кардинал вернулся к своему бюро и, вновь вооружившись пером, приписал под последней строчкой письма об отставке:

"P.S. Вместе с этим письмом Ваше Величество получит сведения о войсках, составляющих армию, и о состоянии их материальной части. Что касается суммы, оставшейся от шести миллионов, одолженных под мое поручительство (кардинал сверился с маленькой записной книжкой, которая всегда была при нем), она составляет три миллиона восемьсот восемьдесят две тысячи ливров; они находятся в несгораемом шкафу, ключ от коего мой секретарь будет иметь честь передать непосредственно Вашему Величеству.

Не имея кабинета в Лувре и опасаясь, что при перевозке доверенных мне государственных документов некоторые важные бумаги могут затеряться, я оставляю Вашему Величеству не только мой кабинет, но и весь мой дом, ибо все, чем я располагаю, получено мною от короля и, следовательно, принадлежит ему. Мои служащие останутся, чтобы облегчить Вашему Величеству работу; поступающие ко мне ежедневные доклады будут приходить к королю.

Сегодня в два часа дня Ваше Величество может вступить во владение моим домом или поручить это кому-либо другому.

Я заканчиваю эти строки так же, как закончил предшествующие им, осмеливаясь назвать себя признательнейшим и вернейшим подданным Вашего Величества.

Арман, кардинал де Ришелье".

Кардинал писал, повторяя вслух написанное, так что его племяннице не было необходимости читать постскриптум, чтобы узнать, о чем в нем идет речь.

Тем временем Шарпантье принес ему требуемый список: тридцать пять тысяч солдат были под ружьем, семьдесят орудий готовы были участвовать в кампании.

Кардинал приложил список к письму, вложил все в конверт и, позвав гонца, вручил ему послание со словами:

— Лично его величеству.

И добавил второй кошелек к первому.

Карета, в соответствии с приказаниями кардинала, была уже готова. Кардинал вышел, унося из своего дома лишь одежду, что была на нем. Он сел в карету вместе с г-жой де Комбале, велел Гийемо — единственному из слуг, кого он взял с собой, — сесть рядом с кучером и сказал:

— В Шайо.

Обернувшись к племяннице, он добавил:

— Если через три дня король лично не явится в Шайо, то на четвертый день мы уедем в мое люсонское епископство.

Как мы только что видели, полностью был осуществлен данный герцогом Савойским совет.

"Если решение об итальянской кампании, вопреки Вашему противодействию, — говорилось в его секретном письме к Марии Медичи, — будет принято, добейтесь для герцога Орлеанского — под предлогом, что хотите удалить его от предмета безумной страсти, — добейтесь для него командования войсками. Кардинал-герцог, помышляющий лишь о том, чтобы прослыть первым полководцем своего века, не стерпит этого унижения и подаст в отставку; тогда останется единственное опасение: король откажется ее принять!"

Но пока еще — было около десяти часов утра — в Лувре не знали о решении кардинала и с нетерпением ждали, причем — странное дело! — между ожидающими августейшими особами царила, казалось, величайшая гармония.

Этими августейшими особами были король, королева-мать, королева Анна и Месье.

Месье разыграл примирение с матерью, еще менее искреннее, чем была ссора: хорошо или плохо относясь к людям внешне, Месье одинаково ненавидел весь свет; трусливый и вероломный, презираемый всеми, он угадывал это презрение за восхвалениями и улыбками, платя за него ненавистью.

Они собрались в будуаре, прилегающем к спальне королевы Анны, — той спальни, где, как мы помним, г-жа де Фаржи с беззаботной испорченностью остроумной и развращенной натуры давала ей столь добрые советы.

В спальнях короля, Марии Медичи, господина герцога Орлеанского настороженно ждали, подобно адъютантам, готовым выполнить приказ: в спальне король — Ла Вьёвиль, Ножан, Ботрю и Барада, вернувшийся на вершину своей власти; в спальне королевы-матери — кардинал де Берюль и Вотье; в спальне герцога Орлеанского — врач Сенель, у которого дю Трамбле похитил известное шифрованное письмо, где Месье приглашали в случае немилости перебраться в Лотарингию; Сенель, решив просто-напросто, что он потерял письмо, оставил при себе камердинера; тот, подкупленный Серым кардиналом, предав хозяина и получив хорошую награду за предательство, готов был снова предать его.