Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 33. Сальватор. Части 3,4

— А теперь, — сказал Сальватор негромко, но так, чтобы его услышали и Жан Бык, и трое других спутников, — теперь, Жан, слушай меня внимательно и не упусти ни слова из того, что я скажу, ведь это последние указания.

— Слушаю, — отозвался плотник.

— Ты полезешь вперед, не останавливаясь ни на мгновение до самого конца.

— Да, господин Сальватор.

— Когда мы убедимся, что бояться нам нечего, ты упрешься плечами в плиту и нажмешь с силой, но в то же время не торопясь, так чтобы плита приподнялась, но не откинулась совсем, иначе ты разбудишь охрану. Когда ты почувствуешь, что плита приподнялась, дерни меня за рукав; остальное я сделаю сам. Ты все понял?

— Да, господин Сальватор.

— Тогда в путь! — приказал Сальватор.

Жан Бык снял первую решетку, нырнул в подземелье и стал пробираться вперед так быстро, насколько позволял его огромный рост.

Сальватор последовал за ним спустя несколько мгновений.

Под камерой смертников они очутились почти одновременно.

Там Жан Бык обернулся и прислушался. Сальватор тоже насторожился.

Вокруг них и над ними царила глубокая тишина.

Не услышав ничего подозрительного, Жан Бык втянул голову в плечи, уперся руками в колени и изо всех сил нажал на плиту; через несколько секунд он почувствовал, что плита поддалась.

Он дернул Сальватора за рукав.

— Готово? — спросил тот.

— Да, — с трудом переводя дух, ответил плотник.

— Хорошо! — сказал молодой человек и приготовился действовать. — Теперь дело за мной. Толкай, Жан Бык!

Тот снова уперся, и плита стала медленно подниматься.

В подземелье проник слабый свет, похожий на отблеск лампады над покойником. Сальватор просунул голову в образовавшуюся щель, окинул быстрым взглядом камеру и в ужасе вскрикнул.

Камера была пуста!

Чтобы найти объяснение тайне, которая привела в ужас Сальватора, надо вернуться к г-ну Жерару, когда тот вышел из кабинета г-на Жакаля с паспортом в руках, торопясь уехать из Франции.

Мы не станем описывать противоречивые чувства, охватившие ванврского филантропа, пока он шел длинным коридором и темной винтовой лестницей из кабинета г-на Жакаля во двор префектуры; собратья честнейшего г-на Жерара стояли группами или бродили под мрачным сводом, уже исчезнувшим ныне или готовым вот-вот исчезнуть и напоминавшим, без преувеличения будет сказано, отдушину преисподней; сами же полицейские казались г-ну Жерару демонами, готовыми броситься на него и вонзить ногти в его плоть.

Он бросился бегом через двор, будто боялся, что полицейские его узнают и арестуют, и еще быстрее выскочил за ворота, словно боялся, как бы они не захлопнулись у него перед носом и он не оказался пленником.

У ворот стоял его конь, порученный заботам посыльного; г-н Жерар рассчитался с ним и прыгнул в седло с легкостью жокея из Ньюмаркета или Эпсома.

Дорога показалась ему нескончаемым кошмаром; бешеный галоп был сродни фантастической скачке Ольхового короля через лес.

После грозы, обрушившей на землю гром и молнию, огромная черная туча заволокла небо и луну. Зарницы — последний трепет бури — время от времени еще беззвучно бороздили темное небо, бросая зловещий мертвенный отблеск на необычного путешественника. Господину Жерару припомнились его детские страхи; если бы он посмел, то осенял бы себя крестным знамением при каждой вспышке. Ночь была настолько темная, что испугался бы и не такой грешник, а ванврский филантроп, отдававший себе отчет в собственных преступлениях и далекий от того, чтобы записывать себя в разряд праведников, почувствовал, как он обливается холодным потом, а кровь застывает у него в жилах.

Еще десять минут бешеной скачки — и он достиг Ванвра. Но как ни был вынослив его конь, он не мог вынести постоянного понукания от самой Иерусалимской улицы, потому что еще не успел отдохнуть от первой скачки. Конь нетвердо стоял на ногах и был готов вот-вот рухнуть. Он с шумом втягивал широко раздувавшимися ноздрями ночной воздух, но тот, казалось, до легких не доходил.

Господин Жерар бросил пронзительный взгляд вдаль, пытаясь определить, как скоро он будет на месте. Он удерживал коня поводьями и крепко сжимал коленями, понимая, что, если хоть на минуту остановится, его конь рухнет. Господин Жерар безжалостно пришпорил несчастное животное.

Примерно через пять минут, показавшихся ему часами, он различил в темноте очертания своего особняка. Еще несколько мгновений спустя он стоял перед дверью.

Произошло то, что он и предвидел: в ту минуту как он остановился, лошадь пала.

Он ожидал, что так и случится, а потому принял необходимые меры предосторожности и оказался на ногах раньше, чем конь рухнул наземь.

Это событие в любое другое время заставило бы г-на Жерара расчувствоваться, так как зачастую он переносил свою филантропию с людей на животных, однако сейчас он остался равнодушен. Его стремлением, его единственной целью было, насколько возможно, опередить погоню, если г-ну Жакалю вздумается — а г-н Жерар знал, каким мастером на всякого рода выдумки был его покровитель! — послать за ним своих подручных. Господин Жерар прибыл к себе — он достиг своей цели; какое теперь ему было дело до того, что погибло спасшее его благородное животное?

Читатели знают, что ванврский филантроп отнюдь не являл собой образец благодарности.

Он бросил лошадь, не расседлав ее и не думая, что станется с трупом; по всей вероятности, животное должны были обнаружить лишь на следующее утро, так как оно пало у дома, а не на дороге. Господин Жерар торопливо отомкнул дверь, еще быстрее запер ее за собой на два замка и три задвижки, взбежал на второй этаж, вынес из комнаты, где хранилась обувь, огромный кожаный чемодан, затащил его в спальню и зажег свечу.

Там он немного передохнул… Сердце у него стучало так, что казалось: вот-вот оно разорвется. Он постоял, прижав руку к груди и пытаясь справиться с сердцебиением. Когда дыхание стало ровнее, он занялся подготовкой к отъезду, или, как говорят, стал укладываться.

Если бы самый непроницательный человек прятался сейчас в уголке этой спальни, он понял бы, что перед ним преступник: достаточно было увидеть, как бездумно г-н Жерар занимался делом, требующим обыкновенно сосредоточенности. Он бросал на дно огромного чемодана белье, верхнюю одежду из зеркального шкафа и ящиков комода, валил в одну кучу чулки и воротнички, рубашки и жилеты, засовывал сапоги в карманы фрака, а туфли — в рукава редингота. Он вздрагивал при малейшем шуме и останавливался, чтобы смахнуть рубашкой или полотенцем пот со своего бледного лица.