Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 33. Сальватор. Части 3,4

Дело происходило в пятницу 16 ноября, то есть накануне выборов, около двух месяцев спустя после событий, послуживших сюжетом для наших предыдущих глав.

Шестнадцатого ноября в "Монитёре" появился ордонанс о роспуске Палаты и созыве избирательных коллегий на 27-е число того же месяца.

Итак, избирателям предоставлялось всего десять дней, чтобы собраться, договориться, выбрать своих кандидатов. Этот поспешный созыв неизбежно должен был (по крайней мере, так мечтал г-н де Виллель) внести раскол в ряды избирателей оппозиции, ведь, захваченные врасплох, они потеряют время на обсуждение кандидатур, тогда как сторонники кабинета министров — сплоченные, выступающие единым фронтом, дисциплинированные, послушные — проголосуют как один человек.

Но весь Париж уже давно предчувствовал роспуск Палаты и готовился к тому, чтобы мечта г-на де Виллеля не осуществилась. Пытаться ослепить этот великий город Париж — напрасный труд: у него, как у Аргуса, сто глаз, он видит в темноте; его, как и Антея, нельзя повергнуть: подобно Антею, он черпает новые силы, едва коснувшись земли; а когда его считают мертвым, не стоит, как и Энкелада, пытаться его закопать: всякий раз, переворачиваясь в могиле, он, подобно Энкеладу, приводит в движение весь мир.

Весь Париж, ни слова не говоря — в молчании кроется его красноречие, его дипломатия, — ожидал, краснея от стыда, с разбитым кровоточащим сердцем; весь Париж, угнетенный, униженный, порабощенный, как могло бы показаться на первый взгляд, изготовился к бою и молча, со знанием дела выбрал своих кандидатов.

Один из них — нельзя сказать, чтобы он произвел наихудшее впечатление на население, — был полковник граф Рапт.

Читатели не забыли, что он был официальным владельцем газеты, яро защищавшей законную монархию, а тайно являлся главным редактором журнала, беспощадно нападавшего на правительство и замышлявшего против него в пользу герцога Орлеанского.

В газете он неуклонно поддерживал, превозносил, защищал закон против свободы печати, зато в следующем номере журнала воспроизводил речь Ройе-Коллара, в которой, между прочим, можно было прочесть такие строки, красноречивые и в то же время насмешливые:

"Вмешательство направлено не только против свободы печати, но против любой естественной свободы, политической и гражданской, ибо она по сути своей вредна и губительна. Глубокий смысл закона заключается в том, что была допущена неосторожность в великий день творения, когда человеку позволили ускользнуть в мир свободным и наделенным разумом; вот откуда проистекают зло и заблуждение.

Но высочайшая мудрость исправит ошибку Провидения, ограничит неосмотрительно данную свободу и окажет мудро изувеченному человечеству услугу: поднимет его наконец до уровня счастливого неведения скотов".

Шла ли речь об экспроприации, о насильственных, жульнических, тиранических мерах, имевших целью разорить полезное предприятие, журнал вовсю осуждал произвол и аморальность этих мер, которые, в свою очередь, газета яростно защищала.

Не раз г-н Рапт с гордостью откладывал перо, нападавшее в журнале, но защищавшее в газете, и мысленно поздравлял себя с изворотливостью своего таланта и ума, позволявшей ему приводить блестящие доводы в защиту двух противоположных мнений.

Таков был полковник Рапт во все времена, но в особенности накануне выборов.

В день своего прибытия он отправился к королю с отчетом о результатах переговоров, и король, воодушевленный проворством и ловкостью, с какими граф выполнил поручение, намекнул ему на министерский портфель.

Граф Рапт вернулся на бульвар Инвалидов, очарованный своим визитом в Тюильри.

Он сейчас же принялся обдумывать предвыборный циркуляр, который самый старый дипломатический эксперт вряд ли смог бы растолковать.

Циркуляр получился донельзя неопределенный, двусмысленный, расплывчатый. Король, вероятно, был от него в восхищении, сторонники Конгрегации довольны, а избиратели оппозиции приятно удивлены.

Наши читатели оценят этот шедевр двусмысленности, если пожелают присутствовать во время нескольких сцен, разыгранных этим великим комедиантом перед некоторыми своими избирателями.

Театр представляет собой рабочий кабинет г-на Рапта. В центре — стол, покрытый зеленым сукном и заваленный бумагами; за столом сидит полковник. Справа от входа, у окна — другой стол, за которым сидит секретарь будущего депутата, г-н Бордье.

Скажем несколько слов о г-не Бордье.

Это тридцатипятилетний господин, худой, бледный, с запавшими глазами, как у дона Базиля, — так он выглядел внешне.

В нравственном отношении он воплощал собой лицемерие, коварство, злобу — второй Тартюф.

Господин Рапт долго искал, как Диоген, но не просто человека, а именно этого человека.

Наконец он его нашел: есть такие люди, которым везет.

Мы поднимаем занавес, когда часы показывают около трех пополудни. Один из этих двух персонажей хорошо знаком нашим читателям, а второму мы просим уделить внимания не больше, чем он того заслуживает.

С самого утра г-н Рапт принимает выборщиков: в 1848 году кандидат ходил в поисках выборщиков, а вот двадцатью годами раньше они еще сами приходили к кандидату.

По лицу г-на Рапта струится пот; он выглядит уставшим, словно актер, что отыграл пятнадцать картин драмы.

— В приемной еще много посетителей, Бордье? — впав в отчаяние, спрашивает он у секретаря.

— Не знаю, господин граф, но это можно выяснить, — отвечает тот.

Он подходит к двери и приоткрывает ее.

— Человек двадцать, — докладывает он, отчаиваясь не меньше хозяина.

— Никогда у меня не хватит терпения выслушать все эти глупости! — вытирая лоб, говорит полковник. — С ума можно сойти! Клянусь честью, у меня одно желание: никого больше не принимать!

— Мужайтесь, господин граф! — изнемогающим голосом говорит секретарь. — Поймите, что среди этих выборщиков есть такие, что располагают двадцатью пятью, тридцатью и даже сорока голосами!

— А вы уверены, Бордье, что никто из них не пробрался сюда контрабандой? Заметьте: ни один из этих типов не предложил свой голос просто так, каждый норовит приставить мне нож к горлу — иными словами, непременно просит что-нибудь для себя или для своих!

— Я полагаю, вы, господин граф, не сегодня научились ценить бескорыстие рода человеческого? — говорит Бордье тоном Лорана, отвечающего Тартюфу, или Базена — Арамису.

— Вы знаете этих выборщиков, Бордье? — делая над собой усилие, спрашивает граф.

— Я знаком с большинством из них, господин граф. Во всяком случае, у меня есть сведения о каждом из них.

— Тогда продолжим. Позвоните Батисту.

Бордье позвонил в колокольчик; лакей явился на зов.