Александр Дюма - Сальватор. Часть. 1,2

— Пятьдесят тысяч франков на двоих вы можете получить сегодня же вечером.

— Целое состояние, Жан! Целое состояние! — прошептал угольщик.

— Заткнешься ты или нет, несчастный?! — взревел Жан Бык и занес кулак.

— Узнай хотя бы, как можно их заработать, эти двадцать пять тысяч франков!

— Будь по-твоему, — согласился Жан Бык.

Он повернулся к пленнику:

— Вы оказываете нам честь, предлагая по двадцать пять тысяч франков каждому, господин граф? Не угодно ли вам теперь объяснить, что мы должны сделать, чтобы иметь право на такие деньги?

— Предлагаю вам эту сумму в обмен на мою свободу. Как видите, дело нехитрое.

— Что скажешь, что скажешь, Жан? — так и затрепетал угольщик, толкая приятеля в бок.

— Туссен! Туссен! — пробормотал Жан Бык, косо поглядывая на приятеля.

— Молчу, молчу… Но ведь двадцать пять тысяч франков…

Плотник повернулся к графу.

— А почему вы думаете, что мы вас удерживаем силой, любезный мой сеньор?

— Потому что кто-то, как мне кажется, вам за это заплатил, — отозвался Вальженез.

Жан Бык занес было кулачище над головой Лоредана, но, сделав над собой усилие, медленно опустил руку и сказал:

— Заплатил, заплатил! Платят вам подобные, господин граф, это они покупают и продают чужую честь. Да, это еще одно средство богатых людей, тех, что не работают: они оплачивают зло, когда не могут совершить его сами… Послушайте, что я вам скажу, господин граф. Будь вы хоть в десять раз богаче, чем теперь, и предложи вы мне не двадцать пять тысяч, а миллион за то, чтобы я отпустил вас на одну-единственную минуту раньше назначенного срока, я отказался бы с таким же презрением, с каким удовольствием я держу вас сейчас под замком.

— Предлагаю сто тысяч франков вместо пятидесяти, — бросил г-н де Вальженез.

— Жан! Жан! Ты слышишь? По пятьдесят тысяч франков каждому! — закричал Туссен.

— Туссен! А я думал, что ты честный малый! — сказал плотник. — Еще слово, и ты мне не друг.

— Жан! — кротко промолвил Туссен. — То, что я тебе предлагаю, так же выгодно тебе, как и мне.

— Мне?

— Ну да, тебе… тебе, Фифине и твоей девочке.

Когда Жан Бык услышал слова «Фифине и твоей девочке», глаза его блеснули.

Но в ту же минуту он схватил Туссена за шиворот и тряхнул его так, как дровосек раскачивает дерево, которое он собирается свалить.

— Молчи, несчастный! Замолчишь ты или нет?! — вскричал он.

— Особенно твоей девочке, — не унимался Туссен, — отлично зная, что на эту тему он может говорить безнаказанно. — Твоей девочке, которой доктор прописал свежий деревенский воздух!

Плотник вздрогнул и выпустил Туссен-Лувертюра.

— У вас страдает жена, болен ребенок? — спросил Вальженез. — В ваших силах помочь им поправить здоровье и вы еще сомневаетесь?

— Нет, гром и молния! Я не сомневаюсь! — вскричал плотник.

Туссен весь трепетал; г-н де Вальженез затаил дыхание: невозможно было угадать, откажется Жан Бык или согласится.

Тот перевел взгляд с пленника на своего товарища.

— Вы согласны? — спросил граф.

— Ты согласен? — вымолвил Туссен.

Жан Бык с торжественным видом поднял руку.

— Слушайте! — сказал он. — Как верно то, что есть Господь на небесах и что он награждает добрых и наказывает злых, первого из вас двоих, кто скажет хоть слово, одно единственное слово на эту тему, я задушу своими руками! Теперь говорите, если кто смелый!

Жан Бык тщетно ждал ответа: оба собеседника замолчали.

На некоторое время установилось молчание; граф де Вальженез в третий раз решил изменить тактику.

Он пытался опоить, потом подкупить двоих могикан; ни то ни другое ему не удалось: он решил их запугать.

— Если нельзя говорить о деньгах, — начал он, обращаясь к Жану Быку, — позволено ли мне поговорить о чем-нибудь другом?

— Говорите! — коротко ответил Жан Бык.

— Я знаю человека, поручившего вам охранять меня.

— Поздравляю! — ответил Жан Бык. — Желаю вам побольше таких знакомых, но, откровенно говоря, они встречаются редко.

— Когда я отсюда выйду, — решительно продолжал г-н де Вальженез, — а ведь это рано или поздно произойдет, не так ли?..

— Вполне возможно, — заметил плотник.

— …Когда я отсюда выйду, я заявлю в полицию, и через час он будет арестован.

— Господин Сальватор? Арестован? Да вы что?! — вскричал Жан Бык. — Никогда!

— Ах, его зовут Сальватор? — встрепенулся Лоредан. — А вот я знавал его под другим именем.

— Имя значения не имеет. Я запрещаю вам трогать этого человека, понятно? Мне плевать, что вы граф.

— Вы мне запрещаете, вы?..

— Да, я! Впрочем, он и сам сумеет защититься.

— Это мы еще увидим… Я прикажу его арестовать, и можете быть уверены, что, обратившись к правосудию, я и про вас не забуду.

— Не забудете?

— Вы же знаете, я полагаю, о существовании галер?

— Галеры?! — воскликнул Туссен-Лувертюр и заметно побледнел под своей татуировкой.

— Ты же видишь, что господин граф сначала сделал нам честь, пытаясь нас напоить, потом оскорбил, покупая, а теперь милостиво решил пошутить! — заметил Жан Бык.

— В таком случае это скверная шутка, — проворчал угольщик.

— Как верно то, что меня зовут Лоредан де Вальженез, — с надменным хладнокровием произнес пленник, — я даю слово, что через два часа после моего освобождения вы будете арестованы — все трое!

— Слышишь, Жан Бык? — вполголоса спросил Туссен. — Похоже, он не шутит.

— Все трое, повторяю: вы, господин угольщик по прозвищу Туссен-Лувертюр; вы, господин плотник по прозвищу Жан Бык, и, наконец, ваш главарь, господин Сальватор.

— И вы это сделаете? — спросил Бартелеми, скрестив на груди руки и пристально глядя на пленника.

— Да! — убежденно проговорил граф, понимая, что настала решительная минута и что опасно, может быть, проявлять решимость, но еще опаснее бездействовать.

— Вы даете в том ваше слово?

— Слово дворянина!

— Он сделает, как говорит, дружище Жан! — вскричал Туссен.

Бартелеми Лелон покачал головой:

— А я тебе говорю, дружище Туссен, что не сделает.

— Почему, Жан?

— Да потому, что мы ему помешаем.

Настала очередь графа содрогнуться, когда он услышал, каким тоном были произнесены эти слова, и увидел физиономию плотника, у которого каждый мускул был полон решимости.

— Что ты хочешь этим сказать, Жан? — спросил Туссен.

— Когда он лежал тут недавно на столе без чувств…

— Ну?

— …что бы случилось, если бы он не лишился чувств, а умер?

— Случилось бы то, что он умер, а не лишился чувств, — со свойственной ему логикой рассудил Туссен.

— Разве в таком случае он донес бы на нас и на господина Сальватора?

— Глупости говоришь. Если бы он был мертв, ни на кого бы он не донес!