Александр Дюма - Дюма. Том 44. Волчицы из Машкуля

Граф по-прежнему был без сознания.

Стоило подошедшему незнакомцу взглянуть на распростертое на земле тело, как он сказал:

— Не надо мне предлагать золото, чтобы я оказал помощь господину графу де Бонвилю.

Малыш Пьер тут же внимательно посмотрел на незнакомца.

— Жан Уллье! — воскликнул он, узнав в слабом свете зарождавшегося дня егеря маркиза де Суде. — Жан Уллье, не могли бы вы найти для нас с другом какое-нибудь пристанище неподалеку отсюда?

Жану Уллье не надо было долго размышлять, чтобы ответить:

— На пол-льё отсюда во всей округе нет другого дома, кроме этого.

Он произнес эти слова с неприязнью в голосе.

Однако Малыш Пьер не заметил или же не захотел заметить этого.

— Надо, чтобы вы провели меня к этому дому, а моего спутника донесли, — сказал он.

— Туда? — спросил Жан Уллье.

— Да; а что, живущие там люди не роялисты?

— Я еще не знаю, — ответил Жан Уллье.

— Ступайте! Жан Уллье, в ваших руках наша жизнь, и я знаю, что вы заслуживаете доверия.

Жан Уллье взвалил на плечи почти бездыханное тело Бонвиля, а Малышу Пьеру протянул руку.

И он направился к дому, который принадлежал не кому иному, как Жозефу Пико и его невестке.

Жан Уллье перемахнул живую изгородь с такой легкостью, словно за плечами нес лишь охотничью сумку; оказавшись во фруктовом саду, он пошел вперед, стараясь не шуметь.

На половине дома, где проживал со своей семьей Жозеф Пико, было тихо.

Однако этого нельзя было сказать про часть дома, где располагалась комната вдовы, ибо за занавесками мелькала ее тень.

Жану Уллье ничего не оставалось, как принять решение.

"Честно говоря, из двух зол я предпочитаю меньшее", — произнес он про себя и решительным шагом направился к дому Паскаля.

Подойдя к двери, он распахнул ее настежь.

На кровати покоилось тело Паскаля.

Вдова при двух зажженных свечах читала молитву над усопшим.

Услышав скрип двери, она поднялась с места.

— Вдова Паскаля, — обратился к ней Жан Уллье, не торопясь опустить ношу на землю и не отпуская руку Малыша Пьера, — я спас вам жизнь сегодня у Козьей тропы.

Марианна с удивлением взглянула на него, словно что-то припоминая.

— Вы мне не верите?

— Да, Жан, я вам верю. Я знаю, что вы не из тех людей, кто будет врать, даже если ваша жизнь будет находиться под угрозой. Впрочем, я слышала выстрел, и у меня появились некоторые сомнения относительно промахнувшегося стрелка.

— Вдова Паскаля, хотите ли вы разом отомстить за вашего мужа и разбогатеть? Я принес вам все, что для этого нужно.

— Как это?

— Госпожа герцогиня Беррийская и господин граф де Бонвиль умрут от голода и усталости, если я не попрошу вас приютить их у себя в доме; вот они перед вами!

Вдова с недоумением посмотрела на него, и в то же время в ее взгляде промелькнул явный интерес.

— За голову человека, что стоит перед вами, дадут столько золота, сколько она весит, и, если вы посчитаете нужным, вы нас можете выдать властям. И тогда, как я вам уже сказал, вы одновременно отомстите за мужа и разбогатеете.

— Жан Уллье, — ответила твердым голосом вдова, — Бог наказал нам проявлять милосердие ко всем людям, независимо от того, какое место они занимают под солнцем. В мою дверь постучались двое страждущих, и я не могу оттолкнуть их; двое изгнанников попросили приюта, и скорее у меня над головой рухнет крыша, чем я их выдам.

Затем просто, но в то же время с подобающей моменту торжественностью она произнесла:

— Жан Уллье, входите смело в мой дом, он открыт для вас и ваших спутников.

Они переступили порог.

Пока Малыш Пьер помогал Жану Уллье усадить Бонвиля на стул, старый егерь шепнул ему на ухо:

— Сударыня, спрячьте прядь светлых волос, выбившуюся из-под парика; по ней я догадался о том, кто вы есть на самом деле, и сказал это приютившей нас женщине. Не стоит, чтобы об этом узнали все вокруг.

В тот же день, часа в два пополудни, мэр Ла-Ложери отправился в Машкуль, чтобы купить, как он сказал, вола; на самом же деле он хотел разузнать подробности событий прошлой ночи, потому что сей достойный государственный муж имел к ним свой особый интерес, о чем легко может догадаться читатель.

Доехав до брода Пон-Фарси, он увидел, что подручные мельника поднимали на руки тело сына Тенги, в то время как вокруг теснились женщины и мальчишки, наблюдавшие за происходившим с присущим их полу и возрасту любопытством.

Когда мэр Ла-Ложери ударил свою клячу хлыстом, чтобы заставить ее въехать в воду, головы крестьян повернулись в его сторону и, словно по приказу, разговоры стихли, хотя только что велась оживленная, если не сказать горячая перебранка.

— Эй, парни, что здесь происходит? — спросил Куртен, чья лошадь наискось пересекла реку и вышла к собравшимся на берегу крестьянам.

— Мертвец, — ответил лаконично, как истинный вандейский крестьянин, один из подручных мельника.

Посмотрев на покойника, Куртен увидел, что тот был одет в военную форму.

— К счастью, — сказал он, — он не из наших мест.

Несмотря на свои верноподданнические взгляды, мэр

Ла-Ложери остерегся проявить сочувствие к солдату Луи Филиппа.

— Господин Куртен, как раз вы и не угадали, — ответил мрачным голосом человек в коричневой куртке.

Обращение "господин", произнесенное с некоторым почтением в голосе, отнюдь не польстило самолюбию арендатора из Ла-Ложери, учитывая обстановку, сложившуюся в округе и в целом по стране; ему было известно, что это слово в устах крестьянина, когда он не хотел выказать особое уважение, было сродни ругательству или содержало угрозу, что не могло не насторожить Куртена.

В самом деле, мэр Ла-Ложери — надо отдать ему должное — не принял обращение "господин" за проявление почтительного к себе отношения и тут же решил действовать с особой осмотрительностью.

— Между тем, как мне кажется, — продолжал он елейным голосом, — военная форма свидетельствует о принадлежности покойника к полку егерей.

— Ба! Военная форма! — прервал его все тот же крестьянин. — Как будто вам неизвестно, что охотники на людей (Именно так вандейцы называют рекрутский набор.) проявляют к нашим сыновьям и братьям не больше уважения, чем к другим. Как мэр может этого не знать?

Вновь наступившая мертвая тишина показалась Куртену столь тяжелой, что он заговорил.

— И вам известно имя несчастного парня? — спросил Куртен, безуспешно пытавшийся выдавить из глаз хотя бы одну слезинку.

Все по-прежнему молчали.

Тишина становилась все многозначительнее.

— А были ли еще жертвы? Например, среди местных крестьян? Я слышал, что было несколько ружейных выстрелов.

— Что касается других жертв, — ответил все тот же крестьянин, — я знаю только вот эту, хотя над телом усопшего христианина грех ее так называть.