Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

В то мгновение, когда она в третий раз повторяла г-же де Ботерн эту фразу: «Сударыня, я вас уверяю, что господин шевалье не прилег даже и на минуту», объявили о приходе г-жи фон Флорсхайм.

Госпожа фон Флорсхайм, вся бледная и совершенно потерянная, пришла поведать г-же де Ботерн, что ее племянница Матильда исчезла этой ночью.

Преступление юной пары, о котором красноречиво говорили эти две нетронутые кровати, было столь явным, как будто все видели воочию, как их две головы покоятся на одной подушке.

Слух об этом двойном бегстве распространился в одно мгновение, и вся община была охвачена сильным волнением.

Естественно, что обе тетушки страдали больше всех; они молились и плакали.

Их подруги метали громы и молнии, не задумываясь о том, что пришло время собирать урожай, только и всего, и что они пожинали когда-то ими же посеянное.

Наконец одна из них высказала суждение, что слезы и мольбы делу не помогут и было бы лучше без промедления отправиться на поиски беглецов.

Это суждение показалось здравым и было одобрено.

Беглецы были слишком неискушенными, чтобы прибегать к изощренным уловкам и скрывать свои следы. И уже на следующий день посланцы, отправленные за ними в погоню, привезли молодых людей обратно в монастырь.

Две заблудшие овцы вернулись в его лоно.

Но история с побегом на этом не закончилась. Госпожа фон Флорсхайм потребовала такого исхода этой истории, который должным образом возместил бы ущерб, нанесенный чести ее дома в лице ее племянницы.

Госпожа де Ботерн категорически ей отказала.

Ей удалось сохранить во Франции значительное состояние, и потому она полагала, что для наследника всех этих богатств совсем недостаточно лишь чести породниться с одной из самых прославленных фамилий Баварии; она требовала, чтобы у невесты, помимо родовой чести, было еще и приданое, а поскольку у Флорсхаймов были превосходные причины отвергнуть это требование г-жи де Ботерн, пожилая дама настаивала на том, чтобы в отношении этого дела сохранялось status quo [2] Существующее положение (лат.). , а прошлое предали забвению и если и не забыли, то, по крайней мере, простили.

Она уверяла, что это была всего лишь не имевшая никаких последствий детская шалость, которую г-жа фон Флорсхайм поощряла вместе со всей общиной.

Госпожа де Ботерн клялась своей честью, что Дьёдонне слишком благочестив, слишком хорошо воспитан, а главное, слишком молод, чтобы это путешествие в Мюнхен наедине с юной подругой — а мы забыли сказать, что именно в Мюнхене нашли беглецов, — могло бы привести к неподобающим результатам.

Но через несколько месяцев, несмотря на то что Дьёдонне и Матильде после их возвращения в общину решительно запретили видеться друг с другом, г-жа де Ботерн получила ясное доказательство тому, что она слишком поторопилась поручиться за невиновность своего племянника.

Дело обстояло столь серьезно, что по настоянию г-жи фон Флорсхайм духовник г-жи де Ботерн счел необходимым вмешаться.

Поддавшись уговорам своего уважаемого духовного наставника, г-жа де Ботерн, стремясь лишний раз завоевать признательность обоих молодых людей, сделала вид, что она уступает исключительно их слезам и мольбам, и, к великой радости всей общины канонисс, брак узаконил эту любовь, на которую они смотрели как на дело своих рук.

Новую чету поселили в небольшом домике в окрестности обители, и под покровительством канонисс, следивших за молодоженами с ненасытностью, пытливой придирчивостью и ревностью приемных родителей, медовый месяц юных супругов грозил затянуться.

Смерть г-жи де Ботерн была первым облачком, омрачившим их счастье; добрая дама оставила тридцать тысяч ливров ренты своему племяннику, но, к чести последнего, ни это значительное наследство, ни постоянное спряжение глагола «любить», в котором он упражнялся ежеминутно, не помешали ему найти искренние и благочестивые слезы, чтобы оплакать память своей второй матери.

Хотя Дьёдонне уже минуло двадцать лет и он превратился в молодого человека, ему так ни разу и не довелось пережить на своем веку испытаний, которые лишили бы его мягкости и наивности, присущих ему в детстве.

Он сохранил свои порывы всеохватывающей нежности и безграничного сострадания; однако эти чувства приобрели легкий налет грусти и меланхолии, вероятно родившихся вместе с ним, и явились следствием событий, предшествовавших его появлению на свет.

Он представлял собой удивительную натуру: человек, у которого не было ни склонностей, ни желаний. Из катехизиса он узнал названия страстей; но, повзрослев, он забыл их; весь целиком во власти любви, поглощенный Матильдой, растворившийся в Матильде, он с восхитительной покорностью потакал маленьким прихотям своей супруги, обладавшей несколько более живым умом, чем он сам. В этой истории с бегством на долю Матильды пришлась половина, если не три четверти, замысла и исполнения. Впрочем, эти прихоти, исполнявшиеся немедленно, как только о них заявлялось, не выходили за те тесные рамки, в которых они жили, не причиняли никаких неудобств и потрясений, не доставляли никаких волнений, никак не омрачали их существование, достойное золотого века.

Ни разу в жизни шевалье де ла Гравери не бросил любопытного взгляда поверх тех стен, что окружали его земной рай; инстинктивно, не отдавая себе отчета почему, он боялся окружающего мира, тот внушал ему страх; звуки, доносившиеся снаружи, заставляли его вздрагивать, и он изо всех сил пытался не подпустить их к себе, днем затыкая уши, а ночью натягивая одеяло себе на голову.

Вот почему, уже весьма расстроенный смертью тетушки и не до конца оправившийся от горя, он был безмерно потрясен, когда ему пришло письмо со штемпелем Парижа, подписанное бароном де ла Гравери.

Дьёдонне слышал о существовании этого старшего брата лишь однажды по случаю своей женитьбы и знал о нем из рассказа тетки.

Мы уже сказали, что Дьёдонне затыкал уши, дабы не слышать происходившее вокруг него.

Судите сами, достаточно ли хорошо он это делал.

До него едва донесся отзвук от первого падения трона Наполеона, и он совершенно ничего не слышал о его втором падении.

Разгромленная французская армия отступала по всей территории Германии; немецкая, австрийская и русская армии преследовали ее; людской поток разбивался об угол монастырских стен, обтекая монастырь справа и слева, и под защитой такого каменного корабля Дьёдонне совершенно не чувствовал ударов этих живых волн.

Барон де ла Гравери сообщал своему младшему брату обо всем, что тому было неизвестно — а именно что Реставрация вернула во Францию принцев королевского дома Бурбонов, — и уведомлял его, что ему необходимо исполнить долг, связанный с его происхождением, и приехать в Париж, ведь в подобные минуты дворяне должны сплотиться вокруг трона.