Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

Однако время от времени, когда желание стать хозяином красивого и грациозного животного брало в нем верх над целым рядом неудобств, какие влечет за собой содержание собаки, он вставал, забирался на скамейку и осматривал все вокруг себя.

В итоге, поскольку обзор у него все равно оставался ограниченным, хотя шевалье и поднимался выше, он кончил тем, что уступил своим желаниям и стал вглядываться вдаль, за черту деревьев на прогулочной аллее.

Господин де ла Гравери провел четыре долгих часа на этой скамейке, но напрасно, ибо, как сестрица Анна, он так и не увидел никого, кто приближался бы к нему.

Чем больше проходило времени, тем сильнее опасался шевалье, что собака больше никогда не появится: вероятно, это некое стечение обстоятельств, а вовсе не ежедневная привычка, привело ее в это место: шевалье, каждый день приходивший сюда, никогда до этого не встречал здесь спаниеля.

После этого четырехчасового ожидания шевалье так твердо решил увести с собой спаниеля, если тот вновь появится, что предусмотрительно, на тот случай, если собака не захочет, как накануне, последовать за ним по доброй воле, приготовил и скрутил жгутом свой платок, чтобы обхватить им шею животного.

Это было бесполезно: шевалье услышал, как пробило пять часов, но так и не увидел спаниеля; он не увидел вообще ни одного животного, которое в утешение себе хоть на мгновение мог бы принять за свою долгожданную собаку.

Шевалье решил дать спаниелю еще полчаса сроку, рискуя тем, что может сказать и подумать Марианна, привыкшая видеть, как он возвращается каждый день точно в четыре часа.

Но и в половине шестого аллея была совершенно пустынной.

Шевалье, обманутый в своих надеждах, в первый раз вспомнил о своем обеде, который ожидал его с пяти часов и должен был бы совсем остыть, если он стоял на столе, или сгореть, если он стоял все это время на огне.

В ужасном настроении он зашагал домой.

Издалека, от самого начала улицы, он увидел Марианну, ждавшую его на пороге дома.

Марианна готовилась отыграться и сбить спесь со своего хозяина, как она обещала это сделать двум или трем своим соседкам.

Однако, когда она уже собиралась открыть рот, к ней обратился шевалье.

— Что вы здесь делаете? — сурово спросил он ее.

— Вы же отлично видите, сударь, — ответила изумленная Марианна, — я жду вас.

— Место кухарки не у порога уличной двери, — наставительно произнес шевалье, — а на кухне около плиты.

Затем, втянув ноздрями воздух, идущий из рабочего пространства печи, как выражаются химики и искусные кухарки, он добавил:

— Остерегайтесь подать мне подгоревший обед: ваш завтрак сегодня утром никуда не годился.

«О-о! — раздумывала Марианна, в плачевном настроении возвращаясь к себе на кухню. — Похоже, я ошиблась, и он заметил это. Решительно, он не влюблен… Но если он не влюблен, что же тогда с ним такое?»

Вернувшись, шевалье торопливо поел, нашел все отвратительным, наговорил грубостей Марианне, никуда не выходил вечером и эту ночь провел почти так же плохо и неспокойно, как и предыдущую.

Рассвет следующего дня застал г-на де ла Гравери почти больным от тягот этой второй ночи; мучительные видения его воображения приняли такой характер, что возникшее у него накануне желание — несколько смутное и неопределенное — стать владельцем спаниеля переросло в твердую решимость найти собаку и во что бы то ни стало завладеть ею.

Как Вильгельм Нормандский, г-н де ла Гравери пожелал сжечь свои корабли; он послал за плотником и в присутствии Марианны, нимало не обращая внимания на ее воздетые к Небу руки и на ее восклицания, заказал великолепную конуру для своего будущего сотрапезника; затем он вышел из дома под предлогом покупки цепи и ошейника, но на самом деле чтобы отправиться навстречу случаю, который должен был вернуть ему в руки столь вожделенную собаку.

На этот раз он не ограничился простым ожиданием, как это было накануне; презрев всякие пересуды, г-н де ла Гравери принялся собирать интересующие его сведения, поместил объявления в двух газетах Шартра и расклеил афишки на всех углах.

Но все было бесполезно: собака возникла и исчезла подобно метеору, и никто не мог ничего о ней сообщить. За несколько дней г-н де ла Гравери стал худым, как палка, и желтым, как лимон; он перестал есть, а если и садился за стол, то ел машинально, выполняя привычные действия, принимая садовых овсянок за жаворонков и доходя до того, что путал блюдо из молок карпов с заливным из белого мяса. Он больше не мог заснуть, или, вернее, как только он засыпал, в углу комнаты ему чудились светящиеся глаза спаниеля, блестевшие, как карбункулы. Тогда он испытывал порыв радости: собака была найдена, и он звал ее; спаниель ползком приближался к нему, ни на секунду не отводя от него своих глаз, и, цепенея от их завораживающего блеска, шевалье, вздохнув, недвижно падал на кровать, свесив руки; собака принималась лизать ему руку своим ледяным языком, затем потихоньку забиралась на кровать и в конце концов усаживалась на грудь шевалье, свесив красный, как кровь, язык и устремив на него пылающие глаза; и этот кошмар, длившийся несколько секунд, доставлял несчастному целую вечность страданий.

Господин де ла Гравери просыпался измученным, разбитым и мокрым от пота — куда более мокрым, чем злосчастный Дюфавель, когда его вытащили из колодца.

Вы прекрасно понимаете, что эти перемены в физическом облике шевалье сказались и на его моральном состоянии.

То он ходил задумчивый и угрюмый, как факир, погруженный в созерцание своего пупа, то становился раздражительным и вспыльчивым, как больной гастритом, и Марианна всем заявляла, что история с собакой всего лишь предлог, что ее хозяина терзает какая-то сильная страсть и что служба у него стала невыносимой даже для нее, чья кротость известна каждому.

Чтобы найти применение конуре, построенной плотником, а также цепи и ошейнику, выбранным им самим, шевалье объявил, что собирается приобрести собаку.

Это заявление послужило сигналом для всех, у кого были собаки на продажу.

Шевалье приводили десятки четвероногих вдень, начиная с турецких собачек и кончая сенбернарами.

Но, само собой разумеется, шевалье не мог сделать выбор.

Нет, его сердце принадлежало спаниелю с длинной блестящей шерстью, белым жабо, огненно-рыжей мордочкой, спаниелю с добрыми и грустными глазами и лаем, в котором слышались почти человеческие нотки.

У шевалье находились различные причины, чтобы одного за другим отвергнуть всех животных, которых ему показывали.

Если это был мопс, то он желал заполучить также и его даму сердца, чтобы, как он говорил, продолжить род, а найти ее, естественно, было невозможно; если это был бульдог, то он слишком походил на шартрского жандарма и шевалье опасался попасть в скверную историю; одна собака была слишком злобной, другая слишком грязной; борзым — кобелям, сукам и щенкам — он не мог простить их глупых физиономий. Он утверждал, что легавые заискивают перед всеми подряд; и, перебрав всех свободных животных в округе, шевалье де ла Гравери, все более и более поражаясь сверхъестественным качествам черного спаниеля, изумлялся колоссальной разнице, отличающей одну собаку от другой.