Ярослав Гавличек - Гелимадоэ

Закончив, Ганзелин высморкался, этим же платком отер лоб и направился к двери. Лишь взяв в руки шапку и трость, он привстал на цыпочки, надулся как индюк и изрек:

— Ничего у него нет. Впрочем, я знал это и так. Ведь после воспаления плевры затронутое место еще долго остается крайне чувствительным. Вы, избалованные люди, нисколько не щадите врачей. Не успел я еще прийти в себя после объезда пациентов, как, пожалуйте, — должен мчаться по вашему вызову.

Глаза у него, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Он переводил их с отца на мать, с матери на отца. Негодованию его не было границ.

— Кормите его получше, сударыня, вот вам мой настоятельный совет. Да не пичкайте сладостями, а давайте молоко, хлеб с маслом, понимаете? А ежели он пугается малейшей боли в груди, то пусть не бегает, как сумасшедший. Прощайте! — С этими словами он двинулся к выходу.

Я видел, как мать после ухода доктора мечется по комнате, точно зверь, посаженный в клетку. Она была просто вне себя от ярости. И за ужином разразилась упреками:

— Никогда не прощу тебе, что ты пригласил этого невежу, этого грубияна в наш дом. Вот уж безрассудный шаг. Безрассудный! И вот мы навек обречены иметь с ним дело. Теперь нам от него никогда не избавиться.

Отец неопределенно улыбнулся. Мать заломила руки.

— И я вынуждена терпеть! Боже, дай мне силы выдержать все это!

Я продолжал спокойно есть. Все это было мне слишком хорошо знакомо. Старая песня.

Через три дня мы в спортивном зале занимались на перекладине. Я тоже немного повисел на ней, вспотел и тут же почувствовал знакомую колющую боль. В полном отчаянии опустился на мат. Не помогла даже моя вера в Ганзелина, в его грубоватую прямоту. Боль побеждала. Я пришел домой весь зеленый и дал волю слезам. Потом я еще долго всхлипывал, уткнувшись матери в колени. Мать, которую при этом всю передернуло, нехотя погладила меня по голове.

Отец, услышав вечером, что со мной приключилось, взял шляпу и молча вышел. Все поняли, что он пошел к Ганзелину. С пылающим от стыда лицом я напряженно ожидал его возвращения. Он не возвращался очень долго — или мне так показалось?

Наконец на лестнице послышались его шаги. Мать в знак возмущения удалилась в спальню.

Он вошел с просветленным лицом, добродушно заглянул мне в глаза.

— Ну, я обо всем с ним переговорил, — ласково сказал он, указательным пальцем приподняв мне подбородок. — Ты не должен бояться. У тебя действительно ничего нет. Доктор сегодня уже не сердился. Я ему все объяснил. Он допускает, что мальчики в твоем возрасте могут быть невероятно чувствительными к боли. Это скорее всего обыкновенная ипохондрия, но с ней следует считаться. Чтобы у тебя самого не сложилось превратного представления о твоем здоровье и мы, главным образом я, не жили бы в постоянной тревоге, я решил, что ты будешь раз в неделю ходить к Ганзелину на амбулаторный прием. Допустим, в среду или в четверг — как тебе удобнее. В школе я обо всем договорюсь. Соберешься, скажем, часов в одиннадцать, пойдешь к доктору, он тебя осмотрит, прослушает. Будешь, по крайней мере, знать правду и успокоишься. Что ты на это скажешь?

Я опустил глаза, не зная, радоваться мне или провалиться сквозь землю от стыда.

Неделю спустя я брел вдоль кленовой аллеи по деревенской площади с учебниками под мышкой, преисполненный в душе всяческих опасений. Спину мою еще жгли завистливые взгляды одноклассников, которым, в отличие от меня, не выпало такого счастья, — уйти с уроков до того, как крикливый учитель географии начнет проверять домашнее задание. Низкие, серые небеса хмуро взирали на мою неуверенную поступь.

Перед домом Ганзелина стояла, опершись на метлу, плечистая женская фигура. Фигура улыбалась и не сводила с меня глаз. Когда я проходил мимо, учтиво поклонившись ей, она не произнесла ни слова, но заулыбалась еще шире. Завидев меня во дворе, стая гусей с громким криком бросилась от меня врассыпную. У крыльца я вляпался в их помет и долго, огорченный, обтирал башмаки. Фигура за моей спиной разразилась каркающим смехом. Я не посмел обернуться.

В прихожей я остановился в нерешительности, не зная, в какую дверь постучать. На мое счастье по лестнице как раз спускалась бледная девушка с темно-фиолетовыми окружьями под глазами. Она несла ведро с грязной водой, в которой, будто утопленная крыса, плавала набухшая тряпка.

— Вы ищите амбулаторию отца? — приветливо спросила она.

Поставила на пол ведро и открыла передо мной дверь.

— Хотя, думаю, папы там сейчас нет.

Я поблагодарил ее, покраснев до ушей.

Войдя, я робко осмотрелся. Возле одного из окон стояла девушка в белом медицинском халате и поливала из детской леечки цветы. Она обернулась и окинула меня равнодушным взглядом.

— Вы и есть тот самый мальчик, что так долго болел и которому назначено раз в неделю приходить на осмотр?

Я кивнул головой.

— Подождите минутку, папа вот-вот придет.

Она поставила лейку на окно и вытерла руки полой халата.

Я заметил, что моя собеседница очень красива. В ее обществе все чувства мои пришли в смятение. Я растерянно переминался с ноги на ногу. Девушка широко зевнула и присела на подлокотник кресла у письменного стола, засунув руки в карманы.

— Вам, должно быть, скучно, — досадливо сказала она. — Можете посмотреть вон тот стереоскоп. Если, конечно, вас еще интересуют подобные вещи.

Я счел себя обязанным не отказываться от предложенного мне развлечения; встал на железную приступочку, прижался лбом к картонному козырьку. Мне пришлось сильно наклониться, поскольку сооружение было явно предназначено для детей меньшего роста, чем я. На скалистом берегу стояло голое деревце, а под ним, где-то очень глубоко, извивалась река. Через всю картину дугой перекинулся заблудившийся луч спектра. Я нажал было на ручку, но потом передумал и оставил это занятие. Удрученно вздохнув, посмотрел в окно; потом мое внимание привлекла увеличенная фотография покойной пани Ганзелиновой. Внезапно дверь широко распахнулась; я испуганно вздрогнул. Халат доктора был надет только на одно плечо; он пытался извернуться и вдеть в рукав другую руку. Я бросился на помощь.

Ганзелин не счел нужным поблагодарить меня. Он обошел вокруг, словно я был необычным существом, с которым следует держаться осторожно; потом, заложив руки за спину, остановился прямо передо мной.

— Ну, как дела? Что колотье?

Глаза его смотрели на меня насмешливо, однако в голосе не было и тени раздражения. У меня отлегло от сердца. Я ответил, что на этой неделе не было почти никаких неприятностей.

— Никаких неприятностей? — ворчливо переспросил он. — А чего ты ожидал? Вздутие? Одышку? Прострелы? Ты еще не так стар, чтобы страдать подобными недугами. Вот у меня все это есть, но я не бегаю по врачам. Твой отец желает, чтобы я тебя время от времени успокаивал. Вот я и буду тебя успокаивать, поскольку дети гейтманов в этом нуждаются.