Ярослав Гавличек - Гелимадоэ

Наконец раздался удар гонга. Был ли или на самом деле гонг либо всего лишь старая жестяная миска и колотушка, обмотанная тряпьем? Так или иначе удар гонга произвел надлежащий эффект. Публика в Старых Градах была привычна лишь к рождественскому звоночку любительского кружка. Удары гонга, усиленные эхом, звучали зловеще, таинственно, грозно.

Разговоры разом утихли, шарканье прекратилось, мальчишки на галерее перестали болтать. Еще один мелодичный, рыдающий звук — и на сцену пружинистой походкой вышел стройный, смуглый как цыган мужчина, с иссиня-черной волнистой шевелюрой, крупным носом, лохматыми бровями и пронзительным взглядом. На нем был безупречный фрак, увенчанный белоснежным воротничком с маленькой черной бабочкой. Невозможно было поверить, что это тот самый человек, который позавчера сидел на козлах своей повозки в латаном промокшем пальто и меланхолически посасывал смятую сигарету!

У него были белые гибкие руки, а первые его шаги по сцене напоминали фигуры какого-то грозного экзотического танца. Он придерживал пальцами волшебную палочку, с вырезанными по ней спиральными линиями, так что казалось, будто ее обвивают тоненькие змейки. А поскольку иллюзионист ни на минуту не оставлял в покое свой чародейский инструмент, то змейки, словно их была тьма-тьмущая, без устали ползли по палочке все выше и выше, незримо исчезая в полумраке над густой шевелюрой мастера.

Саквояж, доступный для всеобщего обозрения, был пуст, в рукавах тоже ничего не скрывалось — фокусник намеренно вздернул их до локтей, а желающие могли даже похлопать его по карманам! С этой целью он и спустился в зрительный зал, добравшись до самых последних рядов, чтобы сидевшие там не могли заявить, будто их каким-то образом провели. А немного погодя он начал странно и невероятно смешно кудахтать, и тотчас из его рук посыпались в саквояж яйца — сперва маленькие, потом крупнее, потом совсем огромные, яйца лебедей, страусов и еще бог весть чьи. Публика была в восторге, публика смеялась — своим первым номером фокусник снискал ее симпатии.

Разумеется, все это были пустячки, так, шуточное вступление. На смену забавному неизбежно должно было явиться таинственное. Иллюзионист вынул из кармана колоду карт, обыкновенных игральных карт — и вот в его руках они стали разрастаться до невероятных размеров; он погладил их — они уменьшились вчетверо, сделались такими крошечными, что полностью уместились на его ладони. А затем, превратись снова в обыкновенные игральные карты, вырвались из его рук великолепной, плотной струей и ссыпались на стол в виде аккуратной колоды. Так были представлены карты — только представлены, не более того.

Потом иллюзионист, держа в руке веер из карт, обратился к сидящим в первом ряду, — а как еще можно было смягчить их досаду на то, что задние ряды пользуются у него постоянным преимуществом? — и предложил:

— Прошу вытянуть любую карту и хорошенько ее запомнить!

Вытянутую карту разрешалось самим воткнуть обратно в колоду, которую непрерывно тасовали и перемешивали творящие чудеса руки.

Первым вытащил карту булочник Кминек и с достоинством вложил ее обратно; за ним и мой отец, усмехаясь, выбрал свою карту, после него судья Пишкот, тот, что так необыкновенно был похож на Бисмарка, далее доктор Ганзелин и последней — Дора, Губы ее, еще подавно горько поджатые, теперь восхищенно улыбались, точно она опускала руку в воду золотоносного ручья, откуда можно добыть прекраснейшую в мире драгоценность. Иллюзионист устремил на нее из-под черных ресниц завораживающий взгляд, ядовитым жалом вонзившийся в мое сердце, так что я даже наклонился вперед вместе со своим стулом. Каждая из пяти карт прочно запечатлелась в памяти каждого из пяти человек; иллюзионист, хищным прыжком выскочив за кулисы, вернулся с обнаженной шпагой, взмахнул ею над головой, клинок ее сверкнул, точно голубая молния. Затем он подбросил карты вверх, сделал выпад — послышались испуганные возгласы — и вот уже все пять карт: пекаря, отца, судьи, Ганзелина и Доры, пронзенные насквозь точно посредине, трепещут на кончике шпаги.

Теперь во всем зале не оставалось человека, который сохранял бы подозрительность и скептическое намерение раскрыть фокус; всяк выражал свой восторг и жаждал лишь одного; пережить еще более острое, щекочущее нервы ощущение.

На сцену был приглашен конопатый сынок булочника. Фокусник ловким взмахом руки прикрепил к его спине восемь карт одинаковой масти. Паренек в этом положении стоял на сцене, а фокусник спустился в зал. Теперь в игре снова могли участвовать зрители из последних рядов и мальчишки на галерее. Фокусник просил то одного, то другого назвать любую из восьми карт, прикрепленных к спине булочникова сына. «Валет!» — Гоп! Едва слово прозвучало, как среди всех карт подпрыгнул валет. «Семерка! Туз! Король!» Карты подпрыгивали, смеху не было конца. Еще бы не смеяться, когда юный Кминек, не понимая, в чем дело, удивленно оглядывался, жалобно тараща свои телячьи глазки.

Этот трюк занял немного времени. Сынок булочника важно уселся рядом со своим отцом, и вот уже вдова Гатлова костлявой рукой выбирает карту, но когда фокусник просит возвратить ее, оказывается, что карта исчезла! Вдова растерянно озирается по сторонам, чьи-то услужливые руки чиркают спичками вокруг ее подола, так что полицейский у входа обеспокоенно хмурится.

— Ну, это не беда, — добродушно успокоил вдову фокусник. Он вытащил из кармана пистолет — бах! — и пропавшая карта, словно в насмешку, как ни в чем не бывало, целая и невредимая, висит на задней кулисе.

После выстрела наиболее чувствительные из зрителей долго еще сидели, заткнув себе пальцами уши.

Несколько разноцветных платочков кудесник затолкал в обыкновенную железную трубу, — до того ее передавали из рук в руки, и она путешествовала по залу. И тут вдруг — невероятная вещь! — племянница церковного сторожа вместо платочков вытащила из трубы чудесный пестрый летний зонтик. Снова был приглашен на сцену сын булочника, только что отличившийся во время трюка с картами. Фокусник нарочито замедленным жестом вынул из кармана золотую монету (настоящую золотую монету!) и торжественно пообещал, что юноша получит ее, если в точение трех минут удержит в руках маленькую свинцовую пулю. Пишкот-Бисмарк с достоинством поднялся со своего места и встал под одной из ламп с часами в руке, назвавшись судьей в этом любопытном состязании. Парень, не спуская жадного взгляда с золотой монеты, лежавшей на столе, сжал в руке пулю. Судья кивнул, фокусник помахал палочкой, и молодой Кминек вдруг начал выделывать на сцене странные телодвижения: он перебрасывал пулю с руки на руку, плевал на нее, отчаянно подпрыгивал, гримасничал, но уже задолго до того, как неумолимая стрелка трижды обежала маленький циферблат на часах Пишкота, пуля выпала у него из рук и закатилась под мою лавку. Я нагнулся за ней — она жглась как тысяча чертей.