Ярослав Гавличек - Гелимадоэ

— Крейцера от него не дождешься, а весь дом с самого утра будоражит. Из-за него отец на час раньше встает, в одних штанах и халате к калитке выходит.

Стоило мне это услышать, как я тоже начал рано вставать. С книгой в руке бродил я под кленами по тихой еще деревенской площади. Убеждал своих родителей, что так лучше усваивается урок.

Несколько раз мне удалось подслушать разговор Ганзелина с печальным фокусником. Доктор бодрился, прикрывая сочувствие ворчанием.

— Что? Плохо? А как может быть иначе? У нее каверны величиной с детский кулак. Потение ослабляет. Весна для туберкулезников губительна. У вас достанет денег, чтобы послать ее в Швейцарию или на Ривьеру? Нет? Жаль, в этом случае она бы еще могла на что-то надеяться. Поймите, лучший врач в данном случае — доверху набитый сейф.

Фокусник тоскливо переступал с ноги на ногу, мял в руках клетчатое кепи. Ветер шевелил его густые черные волосы.

— Вечно одна и та же комедия, — сердился Ганзелин. — Сначала позволяют болезни беспрепятственно развиваться, а потом, когда пациент уже дышит на ладан, зовут врача выправлять положение. Нужно было зашить дыры в легких, накачать легкие кислородом, заставить желудок лучше переваривать пищу. Ваша жена должна бы родиться на несколько десятилетий позже, В будущем врачи, вероятно, научатся делать то, чего мы еще не умеем. Хотя бы уж не так часто голодала! Нет, нет, не трудитесь ничего объяснять мне. Вы не единственный чуть ли не бесштанный муж больной жены. Склонить алчных людей к милосердию? Это было бы чудом, достойным вашего ремесла!

Получив сведения о состоянии мисс Аги, фокусник возвращался в трактир «У долины», поспешно запрягал лошадку в шутовскую сбрую и, звеня бубенчиками, хлопая бичом, уезжал со своим фургоном в какую-нибудь окрестную деревню. С утра он стучался в двери сельских управ, расклеивал афиши, торговался с трактирщиками из-за оплаты зала и освещения. Пополудни продавал билеты, украшал сцену, готовил свои номера. Он рассказал Ганзелиновым девушкам о своих трудностях. От тех номеров, где требовалась помощь, ему пришлось отказаться. Программа с ясновидением и вовсе отпала. Чтобы поразить недоверчивых крестьян и любопытных деревенских тетушек трюками из своего оскудевшего репертуара, ему приходилось прилагать отчаянные усилия.

Гелена отзывалась о фокуснике и его заботах с тем же пренебрежением, с каким с самого начала смотрела на это ремесло.

— Ха-ха, милый господин Адальберт, а по правде-то Войтех, хотя это и звучит не так возвышенно, не умеет ничего, кроме своих фокусов. Наймись он в каком-нибудь имении на полевые работы, заработал бы много больше. Да оно и понятно, картошку в белых перчатках не окучивают!

Дора глядела на нее с насмешкой, глаза ее сверкали, как у дикой кошки. Меня поражало, что она ни разу не замолвила словечка в защиту бедняги.

Ах, Дора! Мне так хотелось спросить ее, почему она позволяет Гелене столь бесцеремонно осуждать Бальду, но разве бы я посмел? Со дня той ссоры после представления всяким откровенностям между нами пришел конец. Да, конец. Дора была все время как бы погружена в себя. Она огрызалась даже на Эмму, а это уже говорило о многом. Однажды я пришел к ней с учебником французского и почтительно предложил объяснить некоторые неправильные обороты, но она наотрез отказалась.

— Вы очень запустили ваш французский, — потупясь, упрекнул я ее.

— Э, зачем он мне, — махнула она рукой. — Французский язык меня больше не интересует.

Это был удар! Поначалу я подумал, будто это минутный каприз. Но нет. Она и в самом деле не хотела даже слышать о французском языке. Он-де никогда ей не понадобится. Лучше посвятить себя чему-нибудь более увлекательному и практичному. Я не представлял, что бы это могло быть, да и не задумывался об этом. Для меня было важно одно: последняя нить, связывающая меня с ней, обрывалась. Я мучался, места себе не находил. Ведь до сих пор она была так прилежна, так понятлива, подчас так ласкова! Что приключилось с ней?

Раз в неделю фокусник устраивал себе выходной. Его лошадка, пережевывая скудный корм, отдыхала в конюшне, рыдван недвижимо стоял в сарае, а сам он сидел в больнице у постели ясновидящей.

— Больной запрещено разговаривать, — рассказывала мне Мария. — Иногда лишь обронит словечко-другое. Муж держит ее за руку, а она смотрит на него с такой горячей мольбой о прощении! Понимает, сколько хлопот доставила ему своей болезнью. Боится, как бы он не рассердился на нее.

Все, что касалось этой кочевой супружеской пары, глубоко трогало мое сердце. Быть может, потому, что совсем недавно я видел их на представлении в полном блеске. Я был очень впечатлителен, и контраст глубоко поразил меня. К тому же было тут еще нечто, побуждавшее меня интересоваться судьбой провидицы: ведь я полагал, что недавно и сам перенес ту же болезнь. И моей груди коснулся губительный процесс, и я тоже кашлял кровью! Так, от постоянных сравнений, ко мне вернулась моя былая ипохондрия. Я слушал свой пульс, малейшее колотье в боку сгоняло с моего лица румянец, и моему потрясенному воображению рисовалось, как я пробуждаюсь по утрам в холодном чахоточном поту. По случайности я был тогда немного простужен и покашливал.

Своими тревогами я поделился с отцом. Он пошутил надо мной, однако попросил Ганзелина как-нибудь снова внимательно меня осмотреть. Тот простукивал меня так, точно решил разнести вдребезги все мои страхи. Иронически заглядывал мне в глаза:

— Молодцу в пациента поиграть захотелось? И как же из тебя, такого, неженки, вырастет настоящий мужчина, если ты все только охаешь да ахаешь? Истинной причиной твоих болезненных ощущений является твое безмерное себялюбие. — При этом разговоре присутствовала только Лида, а ее я не очень стеснялся.

Успокоительный результат осмотра взбодрил меня, но ненадолго. Черные мысли продолжали терзать мою душу, словно бы в староградской, хорошо видной мне из окна больнице, лежала не безнадежно больная женщина, а сама искусительница-смерть.

Между тем май шел к концу, фокусник объездил нее ближайшие деревни и должен был теперь забираться все дальше. Случалось, он исчезал из городка на два дня и более, поскольку не мог обернуться до наступления ночи. Объявляясь в городе после краткого отсутствия, он выглядел еще более измученным, истощенным и мрачным. Въезд фокусника в городок никогда не проходил незамеченным — его выдавал звон бубенчиков. В Старых Градах к нему стали понемногу привыкать. Он сделался известной фигурой благодаря таинственной повозке, красному чепраку на лошадке и превратностям своей судьбы. Мальчишки возглашали о его приезде раньше, чем он оказывался под сводами городских ворот. Торговки с городской площади высматривали его, приставив ладонь к глазам, и спрашивали, посчастливилось ли ему с заработком.