Стефан Цвейг - Цвейг С. Собрание сочинений в 10 томах. Том 4

К сожалению, однако, это письмо к «дорогой беленькой кошечке», а может быть, и еще одно, столь же интимное, попадает в руки ничего не подозревавшего господина Ганского и оказывается, по-видимому, причиной бурной сцены, подробности коей нам неизвестны. Ибо Бальзак, отложивший свой отъезд из-за финансовых затруднений, вынужден внезапно взяться за перо и объяснить господину Ганскому, что побудило его послать это пламенное объяснение в любви. Впрочем, романисту с изобретательной мощью Бальзака, который не страшится неправдоподобия, нетрудно сочинить подходящую к случаю басню. С той же отвагой, с которой в начале переписки он, не смущаясь, состряпал историю о различных почерках, свойственных ему в различных душевных состояниях, он преподносит теперь разгневанному рогоносцу новую прелестную сказочку. Госпожа Ганская — это «чистейшее существо, совершенное дитя, серьезнейший и остроумнейший, мудрейший, святейший и философичнейший человек, какого я только знаю» — однажды вечером сказала ему в шутку, что очень хотела бы узнать, как выглядит заправское любовное послание. Он же ответил с улыбкой: «Вот, скажем, как письмо де Монтерана к Мари де Верней», — имея при этом в виду письмо героя к героине «Шу-анов». И оба они невинно пошутили на эту тему. Вот, вспоминая об этих шутках, госпожа Ганская и написала ему из Триеста: «Разве вы забыли о Мари де Верней?» Тут он и вспомнил, что хотел показать ей образчик заправского любовного послания, и отправил в Вену два письма, выдержанные именно в этом стиле, — те самые, которые оказались такой неожиданностью для господина Ганского и вызвали его негодование. Но предложить подобное объяснение человеку неглупому и думать, что оно покажется ему правдоподобным, значило бы считать его дуралеем. Поэтому Бальзак делает следующий, уже гораздо более изящный пируэт. Он уверяет, что госпожа Ганская тотчас же после первого письма — следовательно, еще до того, как оба компрометирующих документа попали к господину Ганскому — прислала ему гневную отповедь.

«Вы не можете себе даже представить, сколь обескуражен я был эффектом моей глупой шутки. Она ответила мне с чрезвычайной холодностью на первое из моих дурацких писем, а я написал ей еще одно!» И вместо того, чтобы откровенно признаться обманутому супругу в обмане или же просить у него извинения за возникшее недоразумение, Бальзак просит только (и это действительно гениальный ход!), чтобы господин Ганский, как джентльмен, встал на его сторону и помог ему успокоить ничего не подозревающую целомудренную и недоступную госпожу Ганскую, гневающуюся на Бальзака.

Как раз то обстоятельство, утверждает он, что госпожа Ганская позабыла о шутке с письмом Мари де Верней, доказывает — удивительная логика! — что она воспринимает всякое любовное письмо как грубую непристойность, даже если оно послано просто ради забавы. «Негодование госпожи Ганской является весьма благородным доказательством того, как глупо я вел себя и какая она святая. Это утешает меня».

Господин Ганский, «если для него еще что-то значит дружба, над которой я пошутил, должен как благородный посредник вручить мадам Ганской третий том его, Бальзака, «Этюдов нравов» и его рукописи. Но если бы госпожа и господин Ганские не сочли более приличным принимать знаки дружбы от него, недостойного балагура, «тогда сожгите, пожалуйста, эти книги и рукописи».

Даже если бы госпожа Ганская пожелала дать ему полное прощение, он все же никогда не сможет простить себе, что вызвал гнев — хотя бы только мимолетный — этой благородной души или оскорбил ее чем-либо:

«Несомненно, это моя судьба — я никогда больше не смогу увидеть ее, но я хотел бы заверить вас, как живо меня это сокрушает. У меня не так много знакомств, отмеченных душевной близостью, чтобы я мог без слез расстаться с одним из них».

Нисколько не собираясь приносить извинения супругу, Бальзак с присущей ему поразительной ловкостью заставляет обманутого супруга просить его, Бальзака, не прерывать переписку со своей женой и настаивает на продолжении неомраченной дружбы.

Действительно ли у господина Ганского была столь младенческая душа, что он был готов поверить нелепой версии Бальзака? Или, понимая, что через несколько месяцев тысячи миль все равно лягут между его женой и ее возлюбленным, он философски утешился? Или же — и это всего вероятнее — госпожа Ганская, которая ни за что не хочет отказаться от драгоценной переписки и от роли «бессмертной возлюбленной», склонила его к уступчивости? Мы знаем только, что оба супруга постарались проявить легковерие и принять всерьез сочиненную Бальзаком комедию. Господин Ганский шлет Бальзаку (к сожалению, не дошедшее до нас) письмо, а госпожа Ганская великодушно дарует грешнику свое прощение, ибо месяц спустя он уже пишет ей:

«Возобновляю переписку, следуя повелению вашей Красоты. К — прописное, как в словах: Светлость, Высочество, Преосвященство, Святейшество, Превосходительство, Величество, ибо Красота — это все они, вместе взятые».

Бедного «мужика» после того, как его по заслугам заставили, сколько полагается, поваляться в ногах, снова принимают у себя барин и барыня из Верховни. Ему позволено и дальше развлекать ясновельможных господ своими посланиями и излагать августейшей покровительнице события своей ничтожной жизни. И позволено даже, прежде чем караван Ганских возвратится на Украину, еще раз смиренно засвидетельствовать им свое почтение.

Недоразумение, которое, как мы знаем, вовсе не такое уж недоразумение, формально улажено, и Бальзак может и должен поехать в Вену. Но проходит ноябрь, декабрь, потом январь, февраль, март, апрель, и все еще возникают новые препятствия, или, вернее, остается одно-единственное огромное препятствие: у Бальзака нет денег на дорогу. Он работал с интенсивностью, терпением и вдохновением, непостижимыми даже у такого титана труда. Он завершил «Отца Го-рио», этот неувядаемый шедевр, три новых романа, множество новелл и добился еще небывалого успеха и огромнейших гонораров. Но то, что насобирала упрямая, быстрая, опьяненная работой пишущая, правая рука, то без разбора расшвыряла левая — рука расточителя. За новую квартиру и обстановку, которые согласно его письмам к Ганской предназначены вовсе не для него, а для Жюля Сандо, еще почти не заплачено. Ювелиры, портные, обойщики уже заранее распределили между собой доходы от серафической «Серафиты» и «Отца Горио». И снова расчеты Бальзака пятью месяцами невероятной работы купить единственный месяц свободы оказываются построенными на песке. Он вынужден признаться:

«Я чувствую себя глубоко униженным тем, что столь ужасно прикован к глыбе моих долгов, как крепостной к клочку земли, — и не могу тронуться с места, ибо не принадлежу себе».