Стефан Цвейг - Цвейг С. Собрание сочинений. Том 2

Печально покидают они «изменившее им место их стремлений», холодный ветер дует в спину, возвещая близость зимы. С пророческим чувством пишет Скотт в своем дневнике: «Страшно подумать об обратном пути».

ГИБЕЛЬ

Опасность при возвращении увеличилась в десять раз. Дорогу к полюсу им указывал компас. Теперь, на обратном пути, они должны внимательно следить за тем, чтобы не потерять собственных следов, не отойти от складов, где находится пища, одежда и тепло, заключенное в нескольких галлонах керосина. Беспокойство охватывает их при каждом шаге; метель застилает глаза, а всякое отклонение от пути равносильно верной смерти. Ногам не хватает прежней свежести, когда тело еще согрето было химической энергией обильного питания и теплом их антарктической квартиры.

К тому же в груди ослабла пружина волевого напряжения. В походе к полюсу их поддерживала сверхчеловеческая надежда удовлетворить любопытство и мечту всего мира; сознание бессмертного подвига придавало им нечеловеческие силы. Теперь они борются только за спасение своего тела, за тленное свое существование, за бесславное возвращение, которого они скорее опасаются, чем желают.

Тяжело читать записи тех дней. Погода хмурая; зима началась раньше обыкновенного, и мягкий снег под их ногами смерзается в опасные трещины и провалы; он становится западней, замедляющей их шаги, и мороз томит усталое тело. После длительных блужданий они доходят до склада — маленькое торжество; огонек надежды вспыхивает в разговорах. Ничто не выявляет грандиознее духовного героизма этих людей, затерянных в необъятном одиночестве, чем то, что исследователь Уильсон, даже здесь, на волосок от смерти, неустанно продолжает научные наблюдения и к неизбежной тяжести своих саней прибавил шестнадцать килограммов редких минералов.

Но постепенно человеческое мужество уступает природе, которая гневно, с тысячелетиями закаленной силой надвигает на смельчаков орудия гибельной своей мощи — мороз, снег, ветер. Давно изранены ноги, и тело, недостаточно согретое скудной горячей пищей, ослабленное уменьшенными порциями, начинает поддаваться. С ужасом замечают товарищи, что Эванс, самый сильный, внезапно начинает проделывать фантастические вещи. Он отстает, жалуется на существующие и воображаемые страдания, и, содрогаясь, они заключают из его странных речей, что несчастный, вследствие падения или ужасных мук, лишился рассудка. Долг велит им не покидать его, но, с другой стороны, им необходимо добраться до склада, иначе… — Скотт не решается начертать это слово. В час ночи 17 февраля несчастный офицер умирает на расстоянии однодневного перехода от того «Лагеря бойни», где они впервые могут вдоволь поесть, благодаря заколотым месяц тому назад пони.

Вчетвером они возобновляют поход, но следующий склад приносит новое тяжкое разочарование; там слишком мало керосина, и они должны экономно расходовать самое необходимое — топливо, единственное верное оружие против мороза. Они тащатся дальше, один из них, Отс, — с трудом, с отмороженными пальцами ног. Ветер стал суровее, и на следующем складе, 2 марта, повторяется жестокое разочарование: снова слишком мало топлива.

Страх снова выливается в слова. Чувствуется, как Скотт старается скрыть ужас, но сквозь сдержанность речи прорывается вопль отчаяния: «Придет ли провидение нам на помощь? От людей нам больше ждать нечего». И они тащатся все дальше и дальше, без надежды, закусив губы. Отс не поспевает, он в тягость друзьям. Они вынуждены убавить шаг при полуденной температуре в 42 градуса, и несчастный знает, что он становится для них роком. Они готовы ко всему. Они просят Уильсона — исследователя — выдать каждому по десять таблеток морфия, чтобы, в случае необходимости, ускорить конец. Еще один день тащат они больного за собой. Несчастный сам обращается к ним с просьбой оставить его в спальном мешке и не связывать свою судьбу с его судьбой. Все энергично отвергают предложение, хотя дают себе полный отчет в том, что это принесло бы им облегчение. Шатаясь, он плетется еще несколько километров на отмороженных ногах до ночной стоянки и укладывается спать до следующего утра. Они выглядывают: снаружи бушует ураган.

Внезапно Отс подымается. «Я выйду на минутку, — говорит он друзьям. — Немного побуду снаружи». Их охватывает трепет, каждый понимает, что значит эта прогулка. Никто не решается возразить. Никто не решается протянуть ему руку на прощанье, и все благоговейно сознают, что Лоренс И. Е. Отс, ротмистр Иннискилингского драгунского полка, встретит смерть, как герой.

Три усталых, обессиленных человека тащатся дальше. Все ужаснее становится погода, на каждом складе новое разочарование: все время недостаток керосина, тепла. 21 марта они в двадцати километрах от склада, но ветер дует с такой убийственной силой, что они не могут выйти из палатки. Каждый вечер они надеются на следующее утро, чтобы достигнуть цели; припасы убывают и с ними — последняя надежда. Топливо иссякло. Перед ними выбор между смертью от холода или от голода. Восемь дней борются они со смертью в маленькой палатке, среди белизны первобытного мира. 29-го они приходят к пониманию того, что нет чуда, которое могло бы их спасти. Они решают ни на шаг не приближаться к грядущему року и встретить смерть гордо, как встречали все постигшие их невзгоды. Они влезают в свои мешки, и весть об их последних страданиях не доходит до мира.

ПИСЬМА

В эти минуты, в одиночестве, в непосредственной близости от незримой смерти, капитан Скотт вспоминает всех, с кем он связан, и один на лоне природы проникается сознанием братских уз, связывающих его с нацией, со всем человечеством. Фата-моргана духа наполняет эту белую пустыню образами всех людей, которые были связаны с ним любовью, верностью, дружбой, и он обращается к ним. Замерзающими пальцами дает капитан Скотт письменный отчет в своем дневнике. Он пишет письма в час своей одинокой смерти всем живым, которых он любит.

Удивительные письма! Они свободны от всего мелочного в этой неминуемой близости смерти, в них отражен кристально чистый воздух спокойного неба, сообщающий им блеск и ясность. Они обращены к отдельным людям, а говорят всему человечеству. Они обращены к эпохе, но являются достоянием вечности.

Он пишет жене. Он заклинает ее беречь сына, — его лучшее наследство, — просит предостеречь его от вялости и лени и, совершив один из возвышеннейших подвигов мировой истории, сознается: «Ты знаешь, я должен был заставлять себя быть энергичным, — у меня всегда была склонность к косности». И на краю гибели он, взамен того, чтобы сожалеть, прославляет свое решение: «Как много мог бы я рассказать тебе об этом путешествии! И насколько это лучше, чем сидеть дома, среди всяческих удобств».