Стефан Цвейг - Цвейг С. Собрание сочинений. Том 1

В гостинице молодой человек первым делом просмотрел список приезжих, который быстро его разочаровал. В нем уже зашевелился беспокойный вопрос: «Зачем, собственно, я приехал сюда? Сидеть тут, на горе, без общества — это, право, хуже, чем в канцелярии. Очевидно, я приехал не то слишком рано, не то слишком поздно. Мне всегда не везет с отпуском. Ни одной знакомой фамилии во всем этом списке. Было бы хоть несколько дам на худой конец — маленький, невинный флирт, чтобы не проскучать целую неделю».

Молодой человек — барон, принадлежавший к не слишком громкой фамилии австрийского чиновного дворянства, служил в наместничестве и взял себе этот маленький отпуск без особой надобности: все его коллеги выхлопотали себе эту весеннюю неделю, и он тоже не пожелал посвящать ее служебным обязанностям. Не лишенный некоторых дарований, он любил общество; его охотно принимали во всех кругах. У него не было ни малейшей склонности оставаться наедине с самим собой, и он, по возможности, избегал этих встреч, не стремясь к более интимному знакомству со своей особой. Он вполне сознавал свою неприспособленность к одиночеству; он знал, что ему нужно соприкосновение с людьми, чтобы в общении с ними могли развернуться все его таланты — его сердечность и темперамент, — в одиночестве он был холоден и бесполезен, как спичка в коробке.

Недовольный, он ходил взад и вперед по пустому залу, то нерешительно перелистывая газеты, то пытаясь наигрывать на рояле вальс, но ритм ему не удавался. Наконец, раздосадованный, он уселся у окна и смотрел, как медленно спускались сумерки и из-за сосен подымался седой туман. Так убил он, нервничая, целый час и наконец попробовал спастись бегством в столовую.

Там было занято всего несколько столиков, которые он окинул быстрым взглядом. Напрасно! Ни одного знакомого. Вон там — он лениво ответил на поклон — берейтор с ипподрома, да там еще знакомое лицо с Рингштрассе — и больше никого. Ни одной женщины, никакой надежды хотя бы на мимолетное приключение. Его скверное настроение возрастало. Он принадлежал к числу тех молодых людей, которые, благодаря красивой наружности, пользуются успехом, всегда готовы к новым встречам, к новым впечатлениям и напряженно ищут приключений с неверным исходом. Их ничто не поражает, все точно рассчитано, ничто эротическое не ускользает от них; первый взгляд, который они бросают на женщину, уже оценивает ее с чувственной стороны, — все равно, будь это жена их друга или горничная, открывающая им дверь. Таких людей с некоторым презрением называют «охотниками за женщиной», но при этом обычно не замечают, сколько наблюдательности и правды заключено в этом определении; в самом деле, все страстные инстинкты охоты — выслеживание, возбужденность и жестокость — разгораются в неутомимой бдительности этих людей. Они постоянно начеку и всегда готовы в своих приключениях дойти до края пропасти. Они всегда заряжены страстью, но страстью не любовника, а игрока — холодной, расчетливой и опасной. Между ними есть упорные, которых не только юность, но и вся жизнь в этом вечном ожидании становится сплошным приключением: их день распадается на сотни мелких чувственных впечатлений — мимолетный взгляд, украденная улыбка, прикосновение к колену соседки, а год — на сотни таких дней; чувственные переживания служат для них неиссякаемым питательным и воспламеняющим источником жизни.

Здесь не было партнера для игры, — он определил это сразу. Нет большей досады для игрока, сидящего за зеленым столом с картами в руках и с сознанием своего превосходства, как тщетное ожидание партнера. Барон потребовал газету. Раздраженно скользил его взор по строкам, но его мысли хромали и, точно пьяные, спотыкались о слова.

Вдруг он услышал позади себя шелест платья и голос, слегка сердитый и аффектированный: «Mais tais-toi done, Edgar!» ’Замолчишь ли ты, наконец, Эдгар! (франц.)

У его стола прошумело шелковое платье, и высокая, пышная фигура проплыла мимо него; за ней следовал маленький бледный мальчуган в черном бархатном костюме, бросивший на него любопытный взгляд. Они сели против него за оставленный для них стол. Мальчик явно старался вести себя корректно, но это не вязалось с беспокойным выражением его черных глаз. Дама — на нее было устремлено все внимание барона — была одета тщательно и с видимой элегантностью. К тому же она принадлежала к излюбленному бароном типу: еврейка, слегка полная, еще не перезрелая; по-видимому, страстная натура, но умеющая скрывать свой темперамент под маской благородной меланхолии. Ему не удалось сразу заглянуть в ее глаза, и он восхищался пока лишь тонко очерченной линией бровей, красиво закругленных над тонким носом, который хотя и выдавал ее происхождение, но своей благородной формой сообщал профилю изящество и отчетливость. Волосы, как и все женственное в этой полной фигуре, отличались чрезвычайной пышностью. Полное сознание своей красоты, пресыщенной поклонением, придавало ей самоуверенный вид. Тихим голосом она заказывала обед и делала замечания мальчику, бренчавшему вилкой, — все это с видимым безразличием, как будто не замечая осторожных, украдкой обращавшихся к ней взглядов барона; в действительности же только настойчивое его внимание было причиной ее сдержанности.

Мрачность в лице барона мигом рассеялась, невидимый ток пробежал по нервам, складки разгладились, мускулы напряглись; вся его фигура выпрямилась, и глаза засверкали. Он сам был немного похож на тех женщин, которым необходимо присутствие мужчины для того, чтобы развернуть все свои силы. Только чувственное возбуждение напрягало его энергию. Охотник почуял добычу. Вызывающе он искал глазами ее взгляда, не раз неопределенно сверкнувшего мимо него; но желанного, решительного ответа на его вызов не было в этих беглых взглядах. Ему казалось, что губы ее складываются в чуть заметную улыбку, но все это было неопределенно, и эта неопределенность еще больше возбуждала его. Единственное, что подавало ему надежду, — это был ее взгляд, упорно скользивший мимо него, он чувствовал в нем противодействие и в то же время робость, и еще нарочитый, рассчитанный на зрителя тон разговора с ребенком. Он чувствовал, что за ее видимо подчеркнутым спокойствием скрывается волнение. И он тоже был взволнован: игра началась. Он не торопился с обедом, в течение получаса он почти не отрывал глаз от этой женщины, пока не запечатлел каждую черту ее лица, не коснулся незаметным взглядом всего ее роскошного тела. За окном грузно спускались сумерки, лес вздыхал в детском страхе, огромные дождевые тучи протягивали к ним свои серые руки, все мрачнее ползли в комнату тени, люди казались здесь все более подавленными молчанием. Разговор матери с сыном, под угрозой этой тишины, замечал он, становился все более принужденным, все более искусственным; скоро — можно было предвидеть — разговор прекратится.