Генри Хаггард - Мари. Дитя Бури. Обреченный

– Рази, амавомба, убивай! – проревел боевой клич.

– Мечи копья, узуту, коли! – летело в ответ.

Что же произошло потом? Знает одно лишь Небо… во всяком случае, не я. Много позже о сражении мне рассказывал мистер Осборн, во время описываемых событий числившийся магистратским судьей в Натале. Так вот, он поведал, что в тот день, будучи молодым и несмышленым, он переплыл на своей лошади Тугелу и спрятался на маленьком скалистом холмике совсем недалеко от нашей позиции, чтобы понаблюдать за сражением. Со стороны, рассказывал он, все выглядело так, будто мощный океанский вал – он имел в виду великолепных амавомба – накатился на берег, ударился о прибрежный утес и, вздыбившись, накрыл и поглотил его.

Как там ни было, через три минуты полк узуту просто перестал существовать. Мы убили всех до единого. Никогда не забыть мне жуткий шипящий звук, когда копья попадали в тела врагов и разили их.

Вражеский полк погиб, унеся с собою почти треть наших бойцов, ведь в подобном бою быть раненым все равно что быть убитым. Практически вся наша первая линия полегла в схватке, продолжавшейся несколько минут. И не успела она завершиться, как в атаку бросился второй полк узуту. С победными криками мы устремились вниз по склону им навстречу. И вновь, как в первый раз, – грохот встретившихся щитов. Второй бой вышел более продолжительным, и я, будучи на этот раз уже в первой линии атаки, внес свою лепту. Помню, застрелил двух узуту, пытавшихся заколоть меня, после чего ружье выкрутили у меня из рук. Помню дикую рукопашную, стоны раненых, победные крики и вопли отчаяния и, наконец, голос Скоула:

– Мы разбили их, хозяин, но уже идут другие!

На наши поредевшие линии надвигался третий полк. Мы сомкнули ряды, мы дрались как черти, даже мальчишки-носильщики бросились в бой. На этот раз враг нападал уже со всех сторон, потому что мы встали в кольцо, организовав круговую оборону. Каждую минуту люди гибли сотнями, и, хотя амавомба оставалось совсем мало, ни один из них не думал сдаваться. Я уже отбивался копьем, но каким образом оно попало в мои руки, не помню. По-видимому, я вырвал его из рук бросившегося на меня врага, но заколотого до того, как он успел нанести мне удар. Копьем я убил капитана: я узнал его лицо, когда он уже упал. Это был один из компаньонов Кечвайо, который покупал у меня холст в Нодвенгу. Вокруг нас выросла изрядная куча тел – и друзей, и врагов, – и мы использовали их как бруствер. Я видел, как поднялась на дыбы лошадь Скоула и пала. Он соскользнул с крупа и в следующее мгновение уже бился рядом со мной, тоже орудуя копьем, и при каждом своем ударе приговаривал голландские и английские проклятия.

– Жарковато стало, хозяин! – услышал я его крик. Затем моя лошадь тонко заржала, и что-то тяжелое ударило меня по голове – полагаю, брошенная дубинка. После этого я некоторое время не помнил ничего, кроме ощущения короткого полета по воздуху.

Очнулся я, как ни странно, в своем седле и на своей лошади, которая шла иноходью через вельд со скоростью восемь миль в час, а рядом, держась за стремя, бежал Скоул. Он был весь забрызган кровью, как и лошадь и я сам. Была ли та кровь нашей, поскольку мы все трое не избежали ран, или чья-то другая – не знаю, но выглядели мы жутковато. Я натянул поводья, и лошадь остановилась. Мы находились среди зарослей колючих кустарников. Скоул нашарил в седельной сумке фляжку голландского джина, наполовину разбавленного водой, которую мы положили туда перед битвой. Он открыл ее и протянул мне. Я сделал большой глоток джина, показавшегося мне сущим нектаром, затем предложил Скоулу, который последовал моему примеру. В мои жилы словно влилась новая жизнь. Что бы ни говорили трезвенники, алкоголь в подобных ситуациях – благо.

– Где амавомба? – спросил я.

– Полагаю, теперь уже все мертвы, хозяин. Лежать бы и нам на том поле, если бы ваша лошадь не дала деру. Ух! Как же славно они сражались. Об этой битве будут долго рассказывать! И с собой на своих копьях они унесли все три полка узуту.

– Хорошо… – проговорил я. – Но куда мы сейчас?

– Надеюсь, в Наталь, хозяин. Я сыт по горло этими зулусами. Тут недалеко Тугела, мы переплывем ее.

Мы продолжили путь и довольно скоро достигли вершины холма, с которого открывался вид на реку. Нашим взорам открылось страшное зрелище. Внизу под нами эти бесы-узуту сотнями убивали беглецов. Их гнали к берегу и добивали у самой кромки воды или в реке, поверхность которой уже почернела от утопающих или утонувших тел.

О, как ранили душу их крики и стоны! Я даже не стану пытаться описывать это.

– Давай вверх по течению, – коротко бросил я, и мы стали пробираться через небольшую низину, где укрылось несколько раненых, в относительно густые заросли кустарников, куда вряд ли заглянут в поисках беглецов опьяненные успехом узуту: берега реки здесь были довольно круты и обрывисты, а течение очень быстрое, да и само место находилось выше брода.

Некоторое время мы спокойно продвигались вперед, и тут до моего слуха донесся какой-то шум. Вдруг мимо меня, словно буйвол, продираясь через кусты, пронесся огромного роста человек и резко остановился на скале, что нависала над Тугелой.

– Умбелази! – ахнул Скоул, и в следующее мгновение мы увидели второго человека, гнавшегося за первым, словно преследовал дичь.

– Садуко, – выдохнул Скоул.

Я тронул коня и продолжил движение, хотя знал, что безопаснее держаться подальше от этих двоих, но ничего не мог с собой поделать. Я подъехал к краю той нависшей над водой скалы, где бились Садуко и Умбелази.

При обыкновенных обстоятельствах Садуко, несмотря на свою подвижность и ловкость, не мог бы справиться с самым сильным во всей стране зулусом. Но Умбелази находился в состоянии крайнего изнеможения; его грудь вздымалась, как кузнечные мехи. Кроме того, он показался мне страшно удрученным поражением… Вдобавок ко всему у него не было щита, а единственным оружием был ассегай.

Удар копья Садуко, который он частично парировал, легко ранил его в голову и срезал повязку со страусиным пером – тем самым, которое утром слетело на землю. Следующий удар пришелся ему в правую руку, так что она беспомощно повисла. Умбелази перехватил ассегай в левую руку, стараясь продолжить поединок, и в этот момент подоспели мы.

– Садуко, что ты делаешь! – прокричал я. – Разве собака кусает своего хозяина?

Он повернулся и с удивлением уставился на меня. Застыл в изумлении и Умбелази.

– Кусает, Макумазан, – ледяным голосом проговорил, придя в себя, Садуко. – Такое случается, когда она умирает с голоду, а упитанный хозяин выхватывает у нее кость из-под носа. Ну-ка отойди, Макумазан, – хотя я был безоружен, я стал между ними, – иначе разделишь судьбу этого похитителя женщин.