Генри Хаггард - Мари. Дитя Бури. Обреченный

– И не подумаю! – крикнул я, рассвирепев от увиденного. – Если только не убьешь меня!

И тут заговорил Умбелази – глухо, задыхаясь от рыданий:

– Благодарю тебя, белый человек. Однако сделай, как просит эта змея – змея, которую я пригрел в своем краале и кормил из своей миски. Пусть сполна насладится местью за женщину, которая околдовала меня… Да, ту злую колдунью, обратившую меня и тысячи людей в прах. Слыхал ли ты, Макумазан, о подвиге этого сына Мативане? Слыхал ли ты, что все это время он был изменником на жалованье у Кечвайо и переметнулся с полками, которые возглавлял, на сторону узуту в переломный момент битвы? Давай, предатель, вот мое сердце – сердце, которое любило тебя и бесконечно доверяло. Бей… бей сильнее!

– Прочь, Макумазан! – прошипел Садуко. Но я не пошевелился.

Он прыгнул на меня, и хотя я старался напрячь все свои силы, чтобы бороться с ним, но ему удалось обхватить руками мое горло, и он стал меня душить. На помощь мне поспешил Скоул, но то ли рана, то ли крайнее изнеможение помешали ему. Быть может, сказалось невероятное волнение. В общем, Скоул упал и забился в припадке. Я было решил, что все кончено, когда вновь услышал голос Умбелази и почувствовал, что Садуко отпустил мое горло. Я сел.

– Пес, – говорил Умбелази, – где твой ассегай? – И с этими словами он швырнул в реку копье Садуко, которое подобрал во время нашей борьбы, а свое сохранил. – Хочешь знать, почему я не убиваю тебя, ведь сейчас это не составит труда? Я скажу тебе. Потому, пес, что не желаю мешать свою кровь с кровью предателя. Смотри! – Умбелази установил древко своего ассегая на камень скалы и склонился над широким лезвием наконечника. – Ты и твоя колдунья-жена довели меня до гибели. О Садуко! Моя кровь и кровь всех, кто шел за мной, – пусть она падет на твою голову. Отныне честные люди будут морщиться от омерзения, заслышав одно имя твое. А я, принц Умбелази, я буду преследовать тебя всю жизнь! Да, дух мой вселится в тебя, а когда ты умрешь – мы с тобой встретимся вновь. Расскажи обо всем белым людям, Макумазан, друг мой, будь счастлив и благословен.

Умбелази замолчал, и я увидел, как слезы хлынули из его глаз, – слезы, смешанные с кровью из раны на голове. Внезапно он издал боевой клич исигкоза «Лаба! Лаба!» и пал телом на острие лезвия.

Копье пронзило его насквозь. Он упал на руки и колени. Он поднял голову и устремил на нас взгляд, полный боли и муки, а затем повалился на бок и скатился с утеса в реку.

Тяжелый всплеск – таким был конец Умбелази Грешного, Умбелази, которого Мамина поймала в свои сети.

Поистине грустная история. И хотя произошла она много лет тому назад, я лью слезы, когда пишу эти строки, – я плачу так же, как плакал Умбелази.

Очевидно, прошло какое-то время с момента падения Умбелази, когда на скалу поднялось несколько человек узуту, которым, как я услышал, или мне показалось, что я услышал, Садуко приказал:

– Макумазана и его слугу не трогать. Они мои пленники. Тот, кто обидит их, умрет вместе со всей своей семьей.

Едва живого, меня усадили на мою лошадь, а Скоула понесли на щите.

Когда я пришел в себя, то увидел, что нахожусь в маленькой пещере или, скорее, под нависшими скалами на склоне холма. Рядом я увидел Скоула – он оправился от своего припадка, но как будто все еще пребывал в каком-то ошеломлении. Более того, ни тогда, ни впоследствии он ничего не мог вспомнить о смерти Умбелази, а я ему никогда о ней не рассказывал. Как многие другие, Скоул думал, что принц утонул, пытаясь переплыть Тугелу.

– Они собираются прикончить нас? – спросил я у него. Судя по ликующим крикам снаружи, мы находились в лагере победивших узуту.

– Не знаю, хозяин, – ответил Скоул. – Надеюсь, нет. Мы столько всего натерпелись, жаль будет умирать. Лучше бы мы погибли в начале битвы.

Я согласно кивнул, и в этот момент к нам подошел зулус с блюдом поджаренных крупных кусков говядины и кувшином с водой.

– Макумазан, это посылает тебе Кечвайо, – объявил он. – Он сожалеет, что нет молока или пива. Когда поешь, выходи, стража ждет тебя, чтобы проводить к нему. – Зулус удалился.

– Ну что ж, – сказал я Скоулу, – если бы они собирались нас убить, вряд ли удосужились бы сначала накормить. Поэтому не будем падать духом и хорошенько подкрепимся.

– Кто их разберет… – проговорил приунывший Скоул, запихивая в рот большой кусок мяса. – Но, пожалуй, лучше помирать с полным желудком, чем с пустым.

Мы утолили голод и жажду и, поскольку страдали больше от усталости, чем от легких ран, почувствовали, как к нам снова возвращаются силы. Когда мы покончили с трапезой, к нам в пещеру просунул голову зулус и спросил, готовы ли мы. Я кивнул, и, поддерживая друг друга, мы со Скоулом заковыляли из пещеры. Снаружи нас поджидали около полусотни солдат, и, хотя они встретили нас криками вперемежку со смехом по поводу нашего плачевного состояния, меня поразило то, что открытой враждебности я не заметил. В толпе этих людей стояла, понурив голову, моя лошадь. Мне помогли усесться на нее, Скоул взялся за стременной ремень, и нас повели за четверть мили к Кечвайо.

Мы застали его сидящим в лучах заходящего солнца на восточном склоне одного из холмов вельда, откуда открывался вид на расстилавшуюся внизу широкую равнину. Это было странное и дикое зрелище. Победитель Кечвайо, сын короля, сидел в окружении своих военачальников и индун, а мимо него бегом проносились победоносные полки, выкрикивая его титулы на самом экстравагантном языке. Также перед Кечвайо бегали взад-вперед изимбонги (то есть «профессиональные» воспеватели), разодетые в яркие и пышные наряды, и, на бегу прославляя его подвиги, называли его Владыкой Земли и выкрикивали имена великих вождей, сложивших головы в битве.

Между тем группы воинов то и дело приносили сюда на щитах тела погибших предводителей и знатных воинов и выкладывали их рядами – так в Англии выкладывают рядком добытую на охоте дичь. Похоже, Кечвайо захотелось взглянуть на них, и, будучи слишком утомленным битвой, чтобы бродить по полю сражения, он приказал сносить тела сюда. Среди мертвых я разглядел тело моего друга Мапуты, полководца амавомба: оно было буквально изрешечено ударами копий, как почти и каждый принесенный. На лице Мапуты застыла улыбка.

В начале одной их таких печальных верениц трупов лежали три гиганта, в которых я узнал братьев Умбелази, сражавшихся на его стороне, Кечвайо они приходились сводными братьями. Среди них – те три принца, на которых осела пыль, когда Зикали «разоблачал» Масапо, мужа Мамины.

С помощью Скоула я слез с лошади и, хромая, стал пробираться между тел павших воинов царской крови – животы всех были распороты: зулусы верили, что так они освобождали духов мертвецов, иначе они станут преследовать живущих. Наконец я предстал перед Кечвайо.