Генри Хаггард - Мари. Дитя Бури. Обреченный

Вскоре после рассвета меня разбудил чей-то голос. Сквозь завесу сна я узнал голос Умбези.

– Макумазан, – сипло шептал он. – В камышах внизу полным-полно буйволов. Проснись! Вставай скорее!

– Зачем? – промычал я. – Буйволы как забрались в камыши, так и уйдут. Мясо нам не нужно.

– Нет, Макумазан, но мне нужны их шкуры. Король Панда потребовал от меня пятьдесят щитов, а где мне взять кожу для них? Не убивать же своих быков. Гляди, в этом болоте буйволы как в западне – оно как ложбина с узким входом. Им некуда деваться – выход только там, где они вошли, и тот узкий. Если мы станем по обе стороны прохода, то убьем много зверей.

К этому времени я окончательно стряхнул с себя сон, выбрался из одеял и поднялся. Накинув плащ на плечи, я вышел из шалаша, сооруженного из веток, и сделал несколько шагов к гребню скалистого холма, откуда открывался вид на высохшее болото. Внизу еще белел утренний туман, и из него доносилось мычание и топот – звуки, которые я, бывалый охотник, распознал безошибочно: в камыши явно забралось большое стадо буйволов, не менее сотни или двух сотен голов.

В этот момент к нам присоединились мой слуга Скоул и Садуко, оба крайне возбужденные.

Скоул, который, казалось, никогда не спал, видел ночью, как буйволы входили в камыши, и сейчас уверял, что их две или три сотни. Садуко внимательно осмотрел проход, через который звери вошли в камыши, и заявил, что тот достаточно узок, чтобы мы смогли убить любое количество буйволов, когда те устремятся к выходу.

– Все верно, – сказал я. – Однако я полагаю, что нам лучше дать им уйти. Лишь четверо из нас, включая Умбези, вооружены ружьями, а от ассегаев против буйволов толку немного. В общем, пусть себе уходят.

Умбези, думая о дешевом материале для щитов, затребованных королем, который наверняка будет доволен, если щиты изготовят из таких редких и крепких шкур, как у дикого буйвола, яростно запротестовал, и Садуко, то ли из желания угодить тому, кого он в скором времени надеялся назвать своим тестем, то ли из простой любви к охоте, к которой у него всегда была страсть, поддержал его. Один лишь Скоул, в чьих жилах текла кровь готтентота, делая его хитрым и осторожным, принял мою сторону, напомнив, что у нас почти не осталось пороха и что буйволы «едят много свинца».

Наконец Садуко подытожил:

– Господин Макумазан – наш командир, мы должны подчиняться ему, как бы жалко нам ни было. Без сомнения, над ним довлеет пророчество Зикали, так что ничего тут не поделаешь.

– Зикали! – воскликнул Умбези. – А старый карлик-то здесь при чем?

– Не важно, при чем он или ни при чем, – вмешался я. Хоть и был я уверен, что в своих словах Садуко не таил насмешку, а лишь констатировал факт, они задели меня за живое, ведь доля истины в них имелась. – Попробуем убить нескольких буйволов, – продолжил я. – Хотя, если стадо не завязнет в болоте, что маловероятно, ведь оно высохло, нам удастся добыть от силы восемь-десять зверей, а для щитов этого мало. Надо придумать план, и поскорее: звери могут тронуться с этого места еще до полудня.

Через полчаса четверо из нашего отряда, те, у кого были ружья, заняли позиции за камнями по обе стороны естественной, круто спускающейся к болоту «дороги», некогда пробитой водой, а с нами – несколько человек Умбези. Сам вождь настоял, чтобы расположиться подле меня, полагая, что определил для себя почетный пост. Я не стал его отговаривать, решив, что мне же будет безопаснее, если он окажется рядом со мной, а не напротив, дабы я не получил пулю из его норовистого ружья. По-видимому, стадо буйволов улеглось в камышах, и мы, первым делом осторожно заняв свои позиции, отправили трех туземцев-носильщиков к дальнему краю болота с заданием поднять зверей криками. С нами остались десять или двенадцать вооруженных копьями зулусов.

Но что же сделали эти прохвосты? Вместо того чтобы, как им велели, поднять шум, эти туземцы по известной лишь им одним причине – подозреваю, что они просто испугались лезть в болото, где в любое мгновение могли нарваться на рога, – подожгли сухие камыши одновременно в трех или четырех местах, и это, можете себе представить, учитывая сильный ветер, дувший от них к нам. Через минуту-другую весь дальний край болота охватило трескучим пламенем и плотными клубами белесого дыма. Затем начался ад кромешный.

Спавшие до этого буйволы повскакивали на ноги и после нескольких мгновений нерешительности устремились к нам – все огромное, словно обезумевшее, хрипящее и мычащее стадо. Догадавшись, что может вот-вот случиться, я спрятался за большим валуном, а Скоул со стремительностью и грацией кошки вскарабкался на акацию, не обратив ни малейшего внимания на ее шипы, и умостился там в орлином гнезде. Зулусы с копьями бросились врассыпную в поисках укрытия. Что сталось с Садуко, я не увидел, но старый Умбези, явно сбитый с толку, вдруг выскочил из укрытия с криками:

– Идут! Они идут! Ну-ка, нападайте, буйволы, если хотите. Вас ждет Гроза слонов!

Прячься, старый болван!.. – заорал было я, но тщетно, поскольку именно в этот момент первый буйвол, огромный самец, по-видимому вожак стада, словно откликнувшись на приглашение Умбези, уже летел прямо на него. Ружье Умбези выстрелило, а в следующее мгновение он сам взлетел над землей. Сквозь дым я увидел в воздухе его черную спину, а затем услышал, как его тело с глухим звуком упало на вершину камня, за которым на корточках сидел я.

– Конец старому глупцу… – сказал я сам себе и в качестве заупокойной мессы всадил быку, отправившему Умбези, как мне подумалось, на Небеса, унцию свинца в ребра в то мгновение, когда он пробегал мимо меня. Больше я не сделал ни единого выстрела, посчитав разумным не выдавать своего присутствия.

Не припомню, чтобы за весь мой охотничий опыт я когда-либо видел нечто подобное тому, что последовало дальше. Животные мчались из болота десятками, по мере продвижения каждое из них отпускало замечания по поводу происходящего на своем буйволином языке. Зажатые в узком проходе, они запрыгивали друг другу на спины. Они визжали, лягались, ревели и с такой силой бились о валун, за которым я прятался, что тот дрожал. Они повалили акацию, на которой сидел Скоул, и вышибли бы его из орлиного гнезда, не зацепись, по счастью, верхушка акации за другое дерево, стоявшее чуть в стороне от бешеного звериного потока. Вместе с буйволами на нас неслось дыхание раскаленного воздуха и клубы едкого дыма вперемешку с частицами горящих камышей.

Наконец все было кончено. Стадо ушло, оставив затоптанными в дикой спешке нескольких телят. Я же, подобно римскому императору – полагаю, это был именно император, – взялся подсчитывать потери в своих легионах.

– Умбези! – крикнул я, или, скорее, чихнул, задыхаясь от дыма. – Ты умер, Умбези?