Нино Палумбо - Заплесневелый хлеб

Но он все еще медлил: «Вот только сдеру обивку со спинки, с сиденья, с подлокотников».

В одиннадцать часов Амитрано услышал, что кто-то вошел в мастерскую. Он лишь слегка повернул голову, так это было неправдоподобно. И тут же опять принялся за работу. Это была Кармелла, которую прислала жена.

— Мама спрашивает, не можешь ли ты отпустить Марко.

— Зачем? — спросил он, не переставая стучать молотком.

— Она хочет послать его к синьоре Дельмонте.

— Ах, к ней! А Паоло не может сходить?

— Паоло нет дома. Мама отправила его искать работу.

— Понятно, — отвечал отец, не поднимая головы. — Ну иди, — сказал он сыну, — но сейчас же возвращайся.

Марко перестал собирать гвозди, ссыпал в коробку те, что были зажаты в кулаке, и пошел за сестрой. Но отец передумал и окликнул их.

— Нет! Подожди меня здесь! — приказал он дочери и знаком велел Марко следовать за собой.

«Сегодня или завтра — не все ли равно? — думал Амитрано. — Если уж покатился по наклонной плоскости, рано или поздно скатишься вниз». Однако, дойдя до угла, остановился и круто повернул назад.

— Нет, идем обратно! — сказал он сыну, направляясь к мастерской. Марко ничего не понял, но и не удивился.

— Сегодня она еще обойдется, — сам с собой разговаривал вслух Амитрано. — Да сейчас уж и поздно… А потом… завтра… может, еще что-то произойдет…

Он горько рассмеялся и покачал головой. Мало ему было, что просидел столько месяцев без работы. Что поделаешь, такова уж его профессия. Вот вошел бы сейчас какой-нибудь сукин сын, заказал ему оттоманку, гарнитур, дал бы аванс, и он хоть бы немного вздохнул!

Амитрано подошел к креслу, забыв о том, что дети ждут его. «Хоть бы какой-нибудь сукин сын! Только чтобы немного вздохнуть!»

Он взял молоток и зубило и принялся стучать. Потом вспомнил о детях.

— Куда пошел Паоло? — спросил он у дочери.

— Пошел к кому-то насчет работы.

— Но к кому именно? — настаивал отец, не прекращая работы.

— Он узнал, что открылся новый магазин и там нужен мальчик. Кто-то ему сказал.

Отец больше ничего не спросил. Он продолжал стучать молотком. Спустя некоторое время он велел детям идти домой.

«Итак, он станет рассыльным, — прошептал Амитрано. — А дальше что? Нет, раз уж я решился уехать, надо было вырывать все с корнем, уехать на Север. Милан, Турин, в этих городах еще можно жить! Я совершил ошибку. Собрал все силы, смелость, а взлетел не выше перепела. Что такое сорок километров? И ведь никто мне не дал дельного совета, не сказал: „Стой! Решил удрать отсюда? Так беги по крайней мере за тысячу километров. Уходи навсегда и не оборачивайся! Решиться на такое можно только раз в жизни“».

Он без конца пережевывал эти мысли и в то же время размеренно бил молотком по зубилу с такой силой, что временами даже высекал искру.

Марко вышел вместе с сестрой. До дома было метров двести, и он успел спросить, зачем его посылают к синьоре Дельмонте.

— Попросить ее, не даст ли она нам немного хлеба. Бакалейщик не захотел мне отпустить макарон. И устроил такую сцену! — она сделала выразительный жест, как бы рубя воздух рукой.

Мать ждала их. Видно было, что она устала от бесплодной борьбы, и все же в глазах ее была готовность к новому усилию, которое могло бы спасти семью, не дать всему пойти прахом. Она велела Кармелле идти на кухню, а Марко повела за собой в спальню. Она не делала из этого секрета, а просто хотела втолковать сыну, как важно то, что она сейчас ему скажет. Обняла его одной рукой за плечи и не отпускала все время, пока говорила, чуть наклонившись к нему.

— Ты пойдешь к синьоре Дельмонте, — начала она. Марко поднял на нее глаза. — И скажешь ей так: «Мама просит извинить ее, но нет ли у вас немного черствого хлеба для кур». — Тут она взяла лежавший в ногах кровати аккуратно сложенный мешочек и сунула ему в руки. — Понял? Для кур!

Марко утвердительно кивнул и вдруг начал понимать. Куриц было всего две, их держали во дворе в углу. Мать заботливо щупала кур много раз в день, ожидая, когда они снесутся, и кормила по очереди еще теплыми яйцами детей и мужа, она говорила, что теплые яйца дают питание мозгу.

— И сейчас же возвращайся домой! Я буду тебя ждать, — наказала она сыну и тихонько закрыла за ним дверь.

Синьора Дельмонте была дамой-благотворительницей и жила как раз напротив церкви святого Иоанна, по ту сторону большой площади, где субботними вечерами проходили обучение «авангардисты» [3] Члены юношеской фашистской организации. и молодые фашисты. По два-три часа маршировали они с винтовками по площади, ими командовали одетые в штатское офицеры фашистской милиции. С «балилла» [4] Члены детской фашистской организации. велись только строевые занятия без оружия: их учили маршировать, делать «кругом-арш!», «направо!», «налево!» и тому подобное. Они хорошенько не понимали, зачем их заставляют все это проделывать.

О тяжелом положении семьи Амитрано поставила синьору в известность жена ее зеленщика.

У синьоры было трое сыновей. Один был зачислен на юридический факультет университета, но не посещал его. Больше всего его интересовал ГУФ [5] Университетские фашистские группы. , и по субботам он отличался на площади перед своим домом, он командовал «центурией» и кричал как оглашенный.

— Второй сын учился в лицее, а младший в гимназии. Муж синьоры, юрист по образованию, на двадцать лет старше ее, давно уж мог уйти на пенсию, но он все еще медлил, надеясь, что старший сын когда-нибудь получит диплом и сможет поступить в банк, где сам Дельмонте пользовался большим влиянием. Вакансии там бывали редко, а место в банке считалось весьма завидным, так что при этом пользовались «запрещенными приемами» и отбирали только лиц, рекомендованных высокими сферами. Старший сын всегда был самым большим несчастьем синьора Дельмонте. Немало стараний пришлось ему приложить, чтобы этот олух окончил среднюю школу, вытащить его за уши удалось только потому, что он был «сыночком адвоката Дельмонте».

После смерти мастро Паоло Ассунта попросила у синьоры какую-нибудь, пусть даже поношенную, одежду для детей, и Марко ходил туда за двумя парами брюк и двумя куртками, принадлежавшими сыновьям Дельмонте. Там он познакомился с младшим сыном, Эрнесто, который был на два года моложе его. Они потом встречались еще несколько раз и болтали. Вернее, Марко старался расспросить Эрнесто о школе и предметах, которые там проходили. Но дружбы между мальчиками не получилось, и Марко стал избегать этих встреч.

Сейчас дорогой он думал, что хлеб этот они будут есть сами, и открытие было невеселым. Но не потому, что он считал зазорным есть чужой черствый хлеб. Грустно было и само это открытие, и то, что мать решилась выйти из положения таким путем. Была и еще одна более глубокая причина, в которой он даже себе не хотел признаться. В нем нарастало чувство протеста, он уже испытал это, когда ходил за поношенной одеждой к Дельмонте для себя и для брата. Эта щедрость казалась ему больше похожей на милостыню, прикрываемую словами сочувствия к участи бедняков. Люди зажиточные бросали беднякам только слова ободрения да иногда мелочь из своего кошелька. Мать, которая довольствовалась очень малым, обычно твердила: «Дареному коню в зубы не смотрят!», но прав был дедушка, когда говорил ей, что мошенники всегда пользовались этими поговорками, чтобы притеснять и угнетать слабых, особенно в их краях. Эти поговорки были созданы самими бедняками и передавались из поколения в поколение, чтобы как-то объяснить свое печальное положение. Но затем поговорки стали использовать богачи для оправдания своего положения, совершенно иного, чем у бедняков. В таких случаях все зависит не столько от истинного значения слов, сколько от выразительности, которую придает им тот, кто их произносит. Это лицемерие богатых, прикрывающееся благим намерением творить добро, точнее, желанием видеть благополучными своих ближних; лицемерие, молчаливо устанавливающее фактическую дистанцию, которая отделяет их от бедняков и заставляет благодарить бога за его милости в расчете, что он и дальше будет им покровительствовать.