Жорж Санд - Вальведр [современная орфография]

— В мои годы?

Да, правда, я еще ребенок, не что иное, как ребенок! В эти годы так жаждешь счастья. Разве это преступление — чувствовать себя счастливым из-за пустяков, из-за одного слова, одного взгляда, даже если этот взгляд рассеян или строг, даже если это слово — простая благосклонность, или даже великодушное прощение в форме похвалы?

— Я вижу, — отвечала она, — что вы прочли ту маленькую книжку, которую вы прислали мне сегодня утром. От вас так и веет гордостью первой молодости, а это вовсе не любезно для тех, кто уже на пороге второй молодости.

— Разве в числе книг, которые я прислал вам по вашему приказанию сегодня утром, нашлась такая, что имела несчастье не понравиться вам?

Она улыбнулась с невыразимой мягкостью и собиралась отвечать. Я не спускал глаз с ее губ, а Мозервальд, наклонившийся над столом, совсем не смотрел в лупу Обернэ, которую он машинально взял в руки и мутил своим дыханием, к великому неудовольствию ботаника. Он притворялся, что смотрит в эту лупу, но одним глазом уставился на меня и так уморительно косил, что г-жа де-Вальведр расхохоталась. Это было для меня мгновением жестокого торжества, но через минуту я жестоко за него поплатился. Смеясь, г-жа де-Вальведр уронила свою вышивку и какой-то маленький металлический предмет, который я принял за наперсток и поспешно поднял. Но только что этот предмет очутился у меня в руках, как у меня вырвалось восклицание удивления и боли.

— Что это такое? — вскричал я.

— Как что, — отвечала она спокойно, — это мое кольцо. Только оно чересчур широко для моего пальца.

— Ваше кольцо!.. — повторил я вне себя, глядя блуждающими глазами на крупный сапфир, окруженный бриллиантами, виденный мною позавчера на пальце Мозервальда. И я прибавил в припадке настоящего отчаяния:

— Но ведь эта вещь не ваша!

— Прошу извинения, но чья же она, по-вашему?

— А! Вы купили ее сегодня?

— Но, позвольте, что вам-то до этого? Отдайте-ка кольцо мне!

— Раз вы купили его, — сказал я ей с горечью, возвращая кольцо, — оставьте его при себе, оно действительно, ваше. Но на вашем месте я не стал бы носить его, оно страшно безвкусно!

— Вы находите? Весьма возможно, я купила это вчера за 25 франков у какого-то дрянного еврейчика в Варалло, занимающегося оправой в золоченое серебро аметистов и других местных камней. Но этот крупный камень красив. Я велю оправить его иначе, и все будут думать, что это восточный сапфир.

Я собирался уже сказать г-же де-Вальведр, что еврейчик украл это кольцо у г. Мозервальда, но подумал о низкой цене этой покупки — приходилось бы допустить в еврее-ювелире чересчур неправдоподобное неведение ценности предмета, и я почувствовал, что снова погружаюсь в неразрешимую загадку. Алида рассказала все это с самой очевидной искренностью, а между тем, как ни усиливался Мозервальд прятать от меня свою левую руку, я отлично видел, что кольца на ней больше нет. Отвратительное подозрение залегло во мне с тяжестью кошмара. Я взял еврея под руку и увел его в галерею будто бы для того, чтобы поговорить с ним о чем-то другом. Чтобы заставить его проговориться и узнать правду, я стал льстить ему, зная его тщеславие.

— Вы ловкий человек и щедрый любовник, — сказал я ему. — Вы умеете заставить принять ваши подарки самым искусным образом.

Он сейчас же попался в ловушку.

— Ну да, — сказал он, — вот я каков! Мне ничего не стоит доставить маленькое удовольствие хорошенькой женщине, и я ни за что не позволю себе ставить ей условия! Ее дело — угадать.

— И что же, они угадывают? Это для вас привычное дело?

— Нет, с этой… это в первый раз, и я спрашиваю себя не без некоторого страха, неужели она в самом деле принимает этот редкой красоты драгоценный камень за дешевый аметист! Нет, это невероятно. Все женщины знают толк в драгоценных камнях, они так любят их!

— Однако же, если она не знает в них толку, то она ничего не угадывает, и положение ваше тогда безвыходно. Или вам следует признаться, или вы рискуете, что кольцо перейдет к горничной.

— Признаться? — отвечал он с настоящим испугом. — О нет, еще слишком рано. Я еще не добился ободрения… разве что этот насмешливый тон просто известная манера светской дамы!.. Это возможно, я никогда до сих пор не метил так высоко!.. Вы знаете, она ведь графиня? Ее муж не носит своего титула, но он принадлежит к знатному роду.

— Mon cher, — сказал я ему с такой легкой иронией, что он не понял ее, не смотря на всю свою плутоватость, — по-моему, остается только одно средство: надо, чтобы какой-нибудь великодушный друг просветил ее относительно ценности предмета, так ловко ей поднесенного. Хотите, чтобы я взял это на себя?

— Да, но, по крайней мере, хоть не сегодня! Дайте мне прежде уехать.

— Ба! Чего вы так трусите? Разве вы не убеждены, что дорогой подарок всегда льстит женщине?

— Нет, не всегда! Подарок может быть ей и приятен, да дарящая личность ненавистна. В таком случае надо много терпения и много подарков, всегда подсунутых так, чтобы ей не приходило в голову отталкивать их, и чтобы она не могла подозревать таящихся под ними надежд. Вы видите, что у меня своя тактика!

— Великолепная тактика, и чрезвычайно лестная для тех женщин, которых вы удостаиваете своего внимания!

— Но… мне кажется, что это очень деликатно, — отвечал он с убеждением, — а если вы ее критикуете, то просто потому, что вам невозможно ей следовать!

Я не спустил ему этой дерзости и вернулся в маленькую гостиную, твердо решившись наказать его за нее. С этой минуты я почувствовал в себе необычайный апломб, и, подойдя к Алиде, сказал ей:

— Знаете ли вы, о чем я говорил сейчас с господином Мозервальдом при лунном свете?

— Не о лунном ли свете?

— Нет, мы говорили о драгоценностях. Господин Мозервальд утверждает, что все женщины знают толк в драгоценных камнях, потому что они страстно любят их, и я обещал положиться на ваш третейский суд.

— Это два различных вопроса, — отвечала г-жа де-Вальведр. — Первого я решить не могу, потому что я сама ничего в этом не смыслю. Но что касается второго, то мне приходится согласиться с господином Мозервальдом. Я думаю, что все женщины любят драгоценности.

— Исключая меня, однако, — сказала весело Павла. — Я совершенно о них не думаю.

— О, вы, ma chère, — продолжала Алида тем же тоном, — необыкновенная женщина! У нас идет речь о простых смертных.

— А я, — сказал я в свою очередь с большой горечью, — думал, что среди женщин страсть к бриллиантам питают только куртизанки.

Алида взглянула на меня с большим удивлением.

— Что за странная идея! — сказала она. — У этого сорта женщин совсем нет этой страсти, бриллианты в их глазах только деньги. У честных женщин это чувство благороднее: бриллианты являются священными подарками родных, или прочными залогами серьезной привязанности. И это до такой степени правда, что настоящая знатная барыня, если она разорена, станет скорее претерпевать тысячу лишений, чем продаст свои драгоценности. Она жертвует ими только для спасения своих детей или своих государей.