Жорж Санд - Вальведр [современная орфография]

Эти три молодые девушки были подругами с детства, они говорили на «ты» и прислуживали взаимно друг другу. Все три любили Юсту, и хотя Павла находила ее неправой в ее распрях с Алидой, так и чувствовалось, что любит она ее больше той. Любили ли эти три молодые девушки Алиду? Очевидно, Павла знала, что она несчастна и любила ее наивно, чтобы утешить ее. Что же касается девиц Обернэ, то они старались чувствовать к ней симпатию и окружали ее вниманием и заботами, но Алида нимало их не ободряла и отвечала на их робкие авансы с холодной и немного насмешливой любезностью. Она называла их потихоньку учеными женщинами, так как, по ее мнению, и маленькая Роза была уже тронута педантизмом.

— Однако же, это вовсе незаметно, — сказал я ей. — Эта девочка прелестна, а Аделаида кажется мне отличным существом.

— О, я была вполне уверена, что вы окажетесь снисходительным к этим прекрасным глазам! — продолжала Алида с неудовольствием.

Я не посмел отвечать ей: она была в состояния такого нервного напряжения, что я боялся, как бы она себя не выдала.

Явились другие молодые девушки со своими родителями, кузины или подруги. Все перешли в сад, небольшой, но прекрасный, полный цветов и высоких деревьев, с открывавшимся с террасы великолепным видом. Дети стали просить играть, и все присоединились к ним, за исключением людей пожилых и Алиды, усевшейся в сторонке и знаком подзывавшей меня к себе. Я не посмел повиноваться ей. Юста смотрела на меня, а Роза, порядком освоившаяся со мной за обедом, решительно взяла меня под руку, заявляя, что вся молодежь должна играть, так сказал ее папа. Я было попробовал выдать себя за старика, но она не обратила на это внимания. Брат ее открыл бег взапуски, а он был старше меня. Она требовала меня в свой лагерь, потому что Анри находился в неприятельском лагере, а я, наверное, так же хорошо бегаю, как и он. Анри тоже позвал меня. Мне пришлось снять сюртук и вспотеть. Аделаида гналась за мной с быстротой стрелы. Я с трудом не давался в руки молодой атаманше и удивлялся этому соединению силы с такой гибкостью и грацией. Красавица смеялась, показывая ослепительные зубы. Спокойная среди своих, она забывала о мучительных для нее взглядах. Она была счастлива, она чувствовала себя ребенком и пышно сияла в лучах заходящего солнца, подобно розам, пламенеющим в пурпуре заката.

Тем не менее, я смотрел на нее только глазами брата. Небо мне свидетель, что я только и думал, как бы мне вырваться из этого вихря беготни, криков и смеха и присоединиться к Алиде. Когда, наконец, благодаря чудесам упрямства и хитрости мне это удалось, я нашел ее мрачной и презрительной. Ее возмущала моя слабость, мое ребячество. Ей хотелось говорить со мной, а я не мог сделать усилия, чтобы бросить эти идиотские игры и вернуться к ней! Я трусил, я боялся сплетен, или я уже был околдован 18 годами и розовыми щеками Аделаиды. Наконец, она негодует, она ревнует. Она проклинает этот день, которого она так пламенно поджидала, как самого счастливого дня ее жизни.

Я был в отчаянии, что не могу утешить ее, но г. де-Вальведр только что пришел, и я не смел сказать ни слова, зная, что он здесь. Мне казалось, что он услышит мои слова раньше, чем они сорвутся с моих губ. Алида, более смелая и как бы презирающая опасность, упрекала меня в том, что я чересчур молод, что мне не хватает присутствия духа, и что страх мой более компрометирует, чем могла бы сделать это моя дерзость. Я краснел за свою неопытность и усиленно принялся исправляться от нее. Весь остальной вечер мне удалось казаться веселым, тогда Алида нашла, что я слишком весел.

Читатель видит, что мы были принуждены встречаться при самых тяжелых и раздражающих обстоятельствах. Вечером в своей комнате я писал ей следующее:

«Вы недовольны мной и гневно доказали мне это. Бедный ангел, ты терзаешься, и я тому причиной! Ты проклинаешь этот желанный день, не давший нам даже ни минуты безопасности, во время которой мы могли бы читать друг у друга в глазах! Я вне себя, я в бешенстве на самого себя и не знаю, что сделать, чтобы избежать этих терзаний и тоже снедающего меня нетерпения, что я переносил бы, однако, со смирением, если бы мог взять их целиком на себя.

Я чересчур молод, говоришь ты! Если так, то прости мою неопытность и цени хоть мое чистосердечие и новизну моих волнений. Знаешь, молодость есть сила и опора в великих делах. Ты увидишь, окажусь ли я ниже твоей мечты при опасностях другого рода.

Надо ли вырвать тебя насильно из всех тяготящих тебя уз, противостоять всей вселенной и овладеть твоей судьбой во что бы то ни стало? Я готов, скажи лишь слово! Я могу разбить все вокруг нас с тобой… Но ты не хочешь, ты приказываешь мне ждать, покоряться испытаниям, против которых возмущается искренность моего возраста. Какую мог я принести тебе большую жертву? Я делаю все, что могу. Пожалей же меня, жестокая! И потерпи ты тоже!

К чему еще более отравлять эти горести твоей несправедливостью? К чему говорить мне, что Аделаида… Нет, я не хочу припоминать то, что вы мне сказали. Это было безумно, несправедливо! Другая женщина! Да разве существуют другие женщины на свете, кроме тебя? Оставим этот вздор, и не повторяй его больше никогда.

Поговорим о другом обстоятельстве, более поразившем меня. Твои двое детей будут жить здесь… А ты, что ты предпримешь? Разве это решение твоего мужа не изменит твоей жизни?

Думаешь ли ты вернуться в уединенный Вальведр, где я так мало буду иметь права жить подле тебя, на глазах твоих провинциальных соседей, окруженная людьми, которые станут примечать каждый твой шаг?

Ты собиралась уехать в какой-нибудь большой город… Подумай только, теперь ты можешь это сделать. Скажи, когда ты уезжаешь? Куда мы едем? Я не могу допустить, чтобы ты колебалась. Отвечай, душа моя, отвечай! Одно лишь слово, и я перенесу все, что тебе угодно, лишь бы сохранить внешние приличия. Или нет, я уеду завтра вечером. Я выдумаю, что меня вызвали мои родители. Я избавлюсь от всех этих низких притворств, которые раздражают тебя, в равной мере как и меня, и уеду ждать тебя, где тебе угодно. Ах, приди! Бежим! Жизнь моя принадлежит тебе».

Весь следующий день прошел, но мне не удалось передать ей мое письмо. Что ни говорила мне г-жа де-Вальведр, я все-таки не смел очень доверяться Бианке, казавшейся мне чересчур молодой и шустрой для этой роли хранительницы величайшей тайны моей жизни. Кроме того, Юста де-Вальведр так хорошо сторожила, что я терял голову.

Я не стану передавать церемонию протестантской свадьбе. Храм был так близко от дома, что все отправились туда пешком на глазах старого и нового города, сбежавшихся поглазеть на миловидную невесту, а главное — на красавицу Аделаиду в ее свежем и целомудренном туалете. Она шла под руку с г. де-Вальведром, почтительность которого, по-видимому, всего более внушала к ней уважение и защищала ее от грубости восторга. Тем не менее, ее обижало это оскорбительное любопытство толпы, и она шла грустная, с опущенными глазами, прекрасная в своей уязвленной гордости, точно царица, влекомая на казнь.