Франсис Карко - Горестная история о Франсуа Вийоне

В эти весенние вечера окна за закрытыми ставнями оставались распахнутыми, и все звуки улицы слышались в зале так же отчетливо, как будто ты сидишь не в кабаке, а на мостовой. Вот прошла дозором ночная стража, вот, пошатываясь, бредет пьяный; случалось, и влюбленный распевал серенаду под чьим-нибудь окном. А однажды около полуночи прибежал Ренье, постучал в ставню и потребовал открыть дверь. Похоже, он был с друзьями, потому что на улице раздавался смех еще по крайней мере двух человек. Ренье продолжал стучать и звал Антуана.

Жаннетон вскочила, подбежала к двери и крикнула:

— Сейчас!

Но Антуан, задув свечи, спросил:

— Сколько там вас?

— Черт тебя подери! — рявкнул Ренье. — Быстрей открывай!

— Нет, — отвечал Антуан. — Я хочу знать.

И в этот миг на улице вспыхнула ссора между Ренье и ночной стражей. Послышались звуки ударов, звон оружия. Раздались сдавленные проклятия, чье-то тело упало на землю, удары, которыми обменивались противники, становились все стремительней. Жаннетон, точно обезумев, повторяла, обращаясь к Антуану:

— Ради Бога! Впустите Ренье!

Франсуа напряженно прислушивался.

Жаннетон крикнула школяру:

— Чего ты сидишь? Почему не поможешь мне?

— Понимаешь, лучше подождать, когда все кончится, — каким-то жалким голосом ответил он.

— Трус! — воскликнула девушка. — Господи, какие вы все трусы! Вы от страха за себя наделали в штаны! Ну ничего! Я расскажу Ренье, какие вы, и он отблагодарит вас.

Шум на улице внезапно утих; там остался только дружок Жаннетон, который вновь принялся колотить в ставни, звать Антуана, обещая вздуть его по первое число, если он сейчас же не откроет дверь. Впечатление было, будто Монтиньи задыхается от бешенства. Он ругался, изрыгал проклятия.

— Как! — в неистовой ярости воскликнул он, увидев Франсуа, который отворил дверь. — Ты был здесь и не вышел!

— Он наложил в штаны со страху, — объяснила Жаннетон.

— А ты отвали! — оттолкнул ее Ренье. — С тобой разговор будет потом.

И, вытерев окровавленную руку об одежду, он бросил Вийону:

— Со страху, значит? Ну-ну… Я вижу, на тебя можно положиться.

— Ренье!

— Пошел ты! — рявкнул Монтиньи.

У него оказалась глубокая рана, и Жаннетон усадила его за стол, велела сидеть спокойно и принялась накладывать повязку.

— Да пустяки это, — буркнул Ренье.

— А где твои дружки? — поинтересовался Антуан. — Куда подевались?

Марго, вышедшая на улицу проверить, не причинен ли какой ущерб, позвала:

— Сюда! Скорей!

— Что там? — спросил Франсуа.

А она кликнула мужа:

— Антуан! Принеси воды. Надо отмыть ступеньки.

— Марго, — предложил Франсуа, — давай я…

— Нет, — ответила она. — Тут кровь. Тебе от нее станет дурно.

И она прошла мимо Франсуа, а тот в полной растерянности наклонился, поднял с земли кинжал и, не зная, что с ним делать, недоуменно вертел его в руках. Глядя на него, Ренье презрительно бросил:

— Осторожней. Мессир Вийон собирается всех нас прирезать.

— Да как бы он сам себя не поранил, — заметила Жаннетон.

Франсуа побагровел, выпустил кинжал из рук и с бешенством глянул на Ренье, но все стали смеяться, и тогда он, не говоря ни слова, повернулся и ушел прочь.

Назавтра он узнал, что Ренье нашли в доме толстухи Марго и препроводили в Шатле, а само заведение по распоряжению прево закрыли. Также был арестован некий Жан Розе, принимавший вместе с Монтиньи участие в драке со стражниками, и ведутся упорные розыски третьего человека, имя которого не назвали. Франсуа перепугался, уж не его ли имеют в виду, и перестал выходить из дому. Он очень боялся, как бы его не припутали к этому делу, и хотя благословлял себя за то, что не вмешался в драку, решил: настала пора менять жизнь.

— Все это очень мило, — сказал он себе, — но надо думать и о собственной шкуре.

Он трудился у себя в комнате до ужина, а потом выходил подышать свежим воздухом, но не осмеливался удалиться от церкви святого Бенедикта и улицы Сен-Жак, и тем не менее ощущал в себе какую-то непонятную безмятежность. Весна сменилась летом, лето — осенью, а там подоспела и пора экзаменов, и Франсуа, который по-прежнему опасался, как бы его не впутали в дело Ренье, и потому благоразумно занимался, сдал их, и ему присвоили ученую степень. Мэтр Гийом дал в его честь большой обед, называл его не иначе как магистром, и Франсуа был совершенно счастлив, чувствуя себя другим человеком. А тем временем кабак Марго вновь открылся, и там уже не говорили об этой злосчастной истории, кончившейся для Ренье де Монтиньи довольно удачно: его приговорили к изгнанию из Парижа.

— Ты правильно сделал, — как-то утром сказал своему другу Франсуа Антуан. — Стоит ввязаться в чужую свару, и потом не расхлебаешься. Это уже проверено.

Обремененный большими корзинами для провизии, он торговался на Малом мосту с селедочницей, у которой покупал рыбу: была пятница, а в заведении Марго соблюдали постные дни.

— Ну впустили бы мы Ренье и чего добились бы? — продолжал он. — Пришлось бы снова покупать патент на наше заведение. Часто, не подумавши, действуешь по первому побуждению, а потом расплачиваешься за это.

— А как у вас идут дела?

— Хорошо. Я хочу сказать, — поправился Антуан, — что нам грех жаловаться. Марго никого себе не завела. Если придешь, сам увидишь. Есть и перемены. У нас теперь пять девиц, очень славные. Ну когда придешь?

— Скоро, — ответил Франсуа.

— Знаешь, как тебя встретят? Такой праздник закатим, — пообещал Антуан. — Мэтр Вийон! Чего угодно господину магистру свободных искусств? Да, чтоб получить степень, нужно иметь крепкую голову.

— И ноги тоже.

— А ноги зачем?

— А затем, чтобы смыться, если сделал неверный шаг, — подмигнул новоиспеченный магистр.

И, смеясь, он расстался с Антуаном, который стоял и качал головой, удивляясь тому, что Франсуа не стал серьезнее.

Но по правде сказать, ноги и впрямь не раз оказывали Вийону вполне реальную службу и спасали его. Он помнил все подобные случаи и надеялся на свои ноги и в дальнейшем, но пока затруднял их только в не слишком продолжительных прогулках по Парижу. Он ходил в квартал Кордельер на свидания с матерью, на кладбище Вифлеемских младенцев, а порой, когда нечего было делать, неспешно бродил по улочкам неподалеку от церкви святого Бенедикта. Иногда он решался пройтись до холма Святой Женевьевы, и тогда шел по улице Сент-Илер, куда вновь вернулся камень «Говеха черта». Вид камня страшно забавлял его, а поскольку школяры, решившие навсегда сохранить его в своем владении, приказывали всем, кто проходил мимо него, обнажать голову, Франсуа всякий раз снимал берет и чуть кланялся. Однажды его узнали. И узнал его пьянчуга Фарси, который крайне серьезно воспринимал свою роль и останавливал, грозя побоями, тех, кто не отдал надлежащие почести камню. Он сообщил Франсуа: