Мигель Астуриас - Те, кто внизу. Донья Барбара. Сеньор Президент

Это была одна из обычных шуток мистера Дэнджера; но Марисела приняла ее всерьез и бросилась вырывать у него «документ», в то время как дон Лоренсо впал в оцепенение, бессмысленно улыбаясь и пуская слюну.

Дэнджер со смехом выпустил из рук бумагу, — Марисела тут же изорвала ее в клочья; но этот смех словно подхлестнул девушку.

— Вон отсюда, наглец! — крикнула она хрипло.

Глаза ее метали молнии, лицо горело. Янки, расставив ноги и уперев руки в бока, продолжал громко хохотать, и Марисела набросилась на него, выталкивая вон.

Но у нее было слишком мало силы, чтобы сдвинуть с места эту словно вросшую в землю громаду; гнев, охвативший Мариселу, сделал ее еще красивее. Она колотила по его атлетической груди, пока не онемели кулаки, а он по-прежнему стоял на месте и хохотал. Тогда, уже почти плача, она вырвала из его нагрудного кармана автоматическую ручку, готовясь вонзить ему в шею. Все еще смеясь, он успел схватить Мариселу за руки выше локтей и, поворачиваясь на каблуках, закружил ее в воздухе. Затем положил, обессилевшую от головокружения и сотрясающуюся от рыданий, на пол и встал над ней, подбоченясь. Дэнджер уже перестал смеяться и только тяжело сопел, разглядывая Мариселу жадными глазами.

Между тем, разбуженный хохотом мистера Дэнджера и криками дочери, дон Лоренсо с трудом поднялся в гамаке и, схватив старый, без рукоятки, мачете, с безумным лицом пошел на мистера Дэнджера.

Марисела в ужасе вскрикнула. Мистер Дэнджер круто обернулся и одним ударом кулака сбил с ног пьяного. Тот всем своим костлявым телом рухнул на пол, застонав от боли и бессильного гнева.

Мистер Дэнджер спокойно раскурил трубку и, стоя к Мариселе спиной, проговорил между двумя затяжками:

— Это есть моя шутка, Марисела. Мистер Дэнджер не любит взять вещи силой. Но ты уже знаешь, что мистер Дэнджер хочет тебя для себя. — И, выходя, добавил: — А ты, дон Лоренсо, никогда больше не бери мачете на мистера Дэнджера. В противном случае прощай бренди, водка и все прочее.

Когда иностранец вышел, дон Лоренсо, шатаясь, поднялся на ноги, прошел в угол, где всхлипывала Марисела, и, взяв ее за руку, проговорил с болью:

— Пойдем, дочка. Пойдем отсюда.

Решив, что отец говорит о возвращении в Альтамиру, Марисела послушно встала и пошла за ним, утирая слезы; но дон Лоренсо продолжал:

— Там… там трясина, в ней все кончается. Пойдем и кончим эту проклятую жизнь.

Тогда, забыв о своем горе, она попыталась улыбнуться и стала уговаривать его:

— Что ты, папа! Успокойся! Мистер Дэнджер пошутил. Ты разве не слышал? Он сам сказал. Не волнуйся, приляг. Это всего-навсего шутка. Только обещай мне, что не будешь больше пить и не пойдешь просить вина у этого человека.

— Хорошо. Не пойду. Но я убью его. Это не шутка. Хороша шутка… Ну-ка, дай мне… дай сюда эту бутылку!

— Но ты же обещал не пить. Ложись, поспи… Это была шутка…

Гладя покрытый липкой испариной лоб и волосы отца, она сидела на полу, рядом с гамаком, до тех пор, пока отец не уснул крепким сном; затем вытерла его рот, из которого тянулась пенистая слюна, поцеловала в лоб, и при этом ее не покидало чувство, будто с ней происходят непонятные превращения.

Она уже не была прежней беззаботной, жаждущей счастья девушкой, той, что в Альтамире не расставалась со смехом и песней, безразличная к отталкивающему и скорбному зрелищу, которое представлял собой ее отец. Тогда она не могла понять терзаний его души, ибо перед ней самой расстилался светлый, чудесно многогранный мир. Этот мир — ее собственное сердце — открыл ей Сантос, и он один наполнял его. Своими руками он смыл грязь с ее лица, показал красоту, дотоле неведомую ей самой, учением и советами превратил ее из дикарки в человека с хорошими манерами и привычками, в человека тонкого вкуса; но в самой глубине этого сверкающего грота, ее счастливого сердца, пребывал еще в сумраке маленький уголок — источник доброты, и только боль могла осветить его.

Теперь ей дано было познать этот источник, и из него встала новая Марисела, прозревшая, с дивным светом доброты на лице и с мягкой нежностью рук, которые сейчас впервые с истинной дочерней любовью гладили мученический лоб отца.

Дон Лоренсо уже давно погрузился со всеми своими несчастьями в умиротворяющий сон, навеянный ласками дочери, и она только слегка проводила рукой по его волосам, рассеянно глядя на золотые монеты, блестевшие на столе, когда в дверях появился Антонио Сандоваль.

Марисела, приложив палец к губам, знаком попросила его не шуметь, затем поднялась с пола и вышла с Антонио за дверь, чтобы разговором не потревожить спящего. Выражение ее лица, спокойствие и плавность движений наводили на мысль о глубоких душевных переменах, и это сразу привлекло внимание Антонио:

— Что с вами, нинья Марисела? У вас сегодня лицо какое-то странное.

— Если бы вы знали, Антонио, как необычно я чувствую себя!

— Не заболели ли вы горячкой, тут, рядом с трясиной?

— Нет, это другое. Хотя в трясине это тоже есть — покой… Блаженный мир! Я как-то успокоилась — до самой глубины души, словно вода, когда она отражает и пальмы, и небо с облаками, и птиц, опустившихся на берега.

— Нинья Марисела! — проговорил Антонио, еще более удивленный. — Знаете, я очень рад. Раньше вы никогда так не говорили, и мне приятно, что вы такая. Теперь-то я не побоюсь сказать, что привело меня сюда. Вы нужны в Альтамире, нинья Марисела! Доктор встал на плохой путь, и это к добру не приведет. Прежде, помните, он только и говорил, что об уважении чужих прав, и знать не хотел, честно или нечестно добыты эти права, стремился все делать по закону. А сейчас его словно подменили! Так и норовит сотворить какое-нибудь самоуправство. Болит за него душа: кровь свое возьмет, только дай ей волю, и будет жаль, если он кончит, как кончали все Лусардо.

Конечно, про свои права тоже нельзя забывать; но зачем же так-то, походя, валить все направо и налево? Все хорошо в меру, а доктор хватает через край. К примеру, с мистером Дэнджером, — пусть тот и мошенник и все прочее, — не ладно получилось, прямо надо признать. Я не буду всего рассказывать, но, верьте, это так. Велеть огородить Коросалито, которое уже давно не принадлежит Альтамире! А такие слова: «Уж не думаете ли вы стрелять, чтобы помешать мне?» — не Сантосу Лусардо говорить их. Особого ущерба он янки не принесет, потому как у иностранца всегда найдется защита, которой не хватает креолу; плохо, что доктор стал разговаривать таким тоном, вот что. Вы согласны со мной? И это еще не все. Вот уже два раза. — последний совсем недавно, — как он устраивает родео во владениях доньи Барбары, не выполняя правил. Правда, ему удалось обнаружить свой скот на ее землях, но все равно, надо было испросить разрешения, как делают все, когда хотят собрать свой скот на чужих пастбищах. Не подумайте, что я хочу встать ему поперек дороги, я уже сказал: куда иголка, туда и нитка. Но у каждой птицы свой полет, и такой человек, как Сантос Лусардо, не должен уподобляться донье Барбаре.