Шмуэль-Йосеф Агнон - Путник, зашедший переночевать

И вдруг послышался голос моего отца и учителя, благословенна память его, который уже раскусил, что этот юноша в действительности смешивает тексты из разных разделов Гемары [130]и таким образом запутывает слушателей. Мой отец и учитель процитировал точный текст и показал, что в ней все на месте и нет никаких трудностей, которые требуют объяснений. На это молодой человек хотел было процитировать тот же текст по комментарию Альфаси [131]к этому тексту, но не сумел, потому что Альфаси никогда не комментировал эту Гемару. А тут и другой ученый муж, рабби Хаим, которого я упоминал в самом начале в связи с гостиницей разведенки, поймал проповедника на слове, показав, что даже если принять, что он правильно процитировал Гемару, то его объяснения ничего в ней не объясняют, а если его объяснения неверны, то эти трудности так и остаются необъясненными. После этого снова поднялся мой отец и сказал, что даже если выступающий правильно процитировал Гемару, то отмеченные им трудности не являются таковыми, потому что он связал воедино вещи, не имеющие никакого отношения друг к другу. Молодой проповедник снова вернулся к тексту, указал на другие трудности и дал им иные объяснения. Тогда рабби Хаим тоже вернулся к этому тексту и опроверг его новые объяснения. Юноша вернулся к другому тексту и указал ему на новые трудности, сказав: «Если вы тут все такие ученые, то объясните мне это!» Тогда мой отец снова поднялся и показал, что выступающий не понимает элементарных вещей и то, что он назвал трудностями, вообще не требует объяснений. А рабби Хаим добавил, что даже если требует, то это можно объяснить так-то и так-то. Однако молодой проповедник решительно отверг толкование рабби Хаима и попытался объяснить отмеченную им трудность иначе, но при этом запутался в таком вопросе, который понятен даже детям.

Тут уже у некоторых из наших ученых мужей открылись глаза, и они поняли, что этот юноша нарочно искажает текст, чтобы показать свою эрудицию и глубину понимания, в ущерб истинным словам Торы. Тем не менее они были так опьянены вином его толкований, что стали упрекать отца за то, что он изобличил этого гения и выставил его шарлатаном, и сердились также на рабби Хаима. Но литовский парень не удовлетворился этим и продолжил свою проповедь. Под конец он перешел к толкованию Агады [132]. И как же он ее толковал? Он процитировал из псалмов: «Ибо Он взыскивает за кровь, помнит их» [133]— и сказал: «„Взыскивает за кровь“ можно понимать также как „требует платы“, а „помнит их“ можно понимать также, как „помнит мужчин“, а отсюда следует, что поскольку в природе мужчин даровать себя женщинам, то проповедник, который проповедует людям, чтобы возбудить в их сердцах любовь к Торе, выступает в роли мужчины, который дарует свою любовь женщине, дабы у той родились дети ради любви к Торе. Но если проповедник проповедует за плату, для собственной выгоды, то в роли мужчины выступает уже не он, а община, ибо теперь он пассивен, а она активна, так как платит за его проповедь». И тут он вошел в экстаз и воскликнул: «Тайерике бридерлех, братики мои дорогие, не требовать плату я пришел к вам, а ради святой Торы, которая составляет всю нашу жизнь и продлевает дни нашей жизни, и если бы даже мне дали все деньги мира, я бы и то не взял».

Эти его литовские обороты речи, которые окутывают сердце и согревают душу, возбудили слушателей, и все так и потянулись к нему. Уже само то, что молодой парень проповедует перед общиной, было чем-то новым для всех, а тут еще этот парень цитирует Талмуд с такой же легкостью, как человек, который произносит ежедневную молитву. И когда он кончил свои речи, его с большим почетом вынесли на плечах, а один богатый человек послал своих слуг в гостиницу, и те перенесли вещи юноши в дом этого богача, и тот выделил ему жилье в соответствии с положенной ему честью. Все уважаемые люди города стали приходить к нему туда, усаживались перед ним и слушали его, а он излагал им свои толкования. Скептики, которые поначалу больше всех сомневались в его мудрости, теперь демонстрировали самую пылкую симпатию к нему. Они говорили, что если он и путается иногда в Гемаре, то лишь по причине своей категоричности, а вообще-то он заслуживает всяческого уважения как великолепнейший знаток Торы. Тут и простые люди начали собираться вокруг его дома, шуметь и кричать, что нужно сместить с должности городского раввина и посадить вместо него этого молодого гения. А то, что он холостяк, так дай им Бог столько золота в слитках — по числу и по весу, — сколько ему принесет невеста, которую ему вскоре сосватают. И не только простой люд, но и некоторые знатоки Торы тоже хотели бы задержать его в нашем городе — например, сделать для него большую ешиву, чтобы из всех стран приезжали к нам в Шибуш изучать Тору по его проповедям. Ибо все это происходило в тот самый момент, когда город еще не остыл от споров, кипевших по поводу рабби Хаима, который приметил место городского раввина для себя. (Эта история интересна и сама по себе, но здесь ей не место.) Наутро два знатока Торы пошли по городу продавать книгу этого юноши, и все, кто мог себе позволить, ее купили — кто дал полмонеты, кто целую, а кто и больше. А сам парень в это время сидел, надев тфилин, и писал новые комментарии к своей книге и в то же время проповедовал перед своими слушателями, как будто у него в голове было два мозга, так что он мог делать два дела одновременно.

Тот богатый еврей, который пригласил его пожить в своем доме, — у него была единственная дочь, девушка целомудренная, и нежная, и мягкая, и деликатная, и он надумал выдать ее за этого парня. Он взялся построить для него большую ешиву и содержать в ней за свой счет двести учеников, а чтобы кто-нибудь другой не перебежал ему дорогу, он тут же повел его и свою дочь под хупу [134]. Весь город завидовал ему. Но недолгой была эта зависть. На следующий день после хупы прибежала в город какая-то женщина из деревни с криком: «Этот литовец — мой муж!» Ее крики еще висели в воздухе, как объявилась другая женщина и тоже с криком: «Нет, это мой муж!» Рассказывали, будто каждый из семи дней свадебной недели появлялась какая-нибудь очередная женщина с криком: «Я его жена, и он мой муж». Этот парень испугался, что они будут приходить и приходить, собрал свои вещи и дал деру. Тогда отец той девушки бросил все свои дела и начал его разыскивать, чтобы он дал ей развод и не оставлял соломенной вдовой на всю оставшуюся жизнь, ведь ей всего семнадцать-восемнадцать лет. Но не успел он его найти, как она родила сына и умерла от родов, и тогда отец ее тоже умер от горя, а мальчика назвали в его честь Йерухам.

Этот Йерухам остался и без матери, и без крова, потому что все дело его деда пошло прахом. Дошло до того, что не оказалось денег нанять для него кормилицу. И тут госпожа Бах сжалилась над ним, взяла его к себе и выкормила своим молоком, благо что он родился в тот же месяц, что и ее дочь Анеля, по-нашему Ариэла, — она отняла немного от ее доли и дала отнятое ему. А в нем уже в младенчестве обнаружились сила и шустрость, и он сосал за двоих, поэтому и вырос такой высокий и статный. В довоенное время женщины были не такие, как нынешние, у которых ни капли крови в лице, ни капли молока в груди. До войны наши женщины — да что говорить: когда офицеры кайзеровской армии выходили на военные маневры, и заявлялись в наш город, и видели еврейских женщин, они склонялись перед ними со словами: «Достопочтенные принцессы, мы ваши рабы!» А потом началась война, и всех мужчин забрали на бойню, и у этих наших женщин, которые были похожи на царских дочерей, лица почернели от голода и от нужды.