Александр Амфитеатров - Сумерки божков

— Погоди же ты ужо, Несмеяна-Царевна! Погоди!..

И под кровом темных, злобных ночей гневным жаром ходило и напрягалось тучное, мощное, точно из железа сколоченное тело, и прочным мщением разгоралась дикая, порочная душа.

Петь Светлицкой Елена Сергеевна не давала, но из труппы ее не отпускала. Вражда враждою, но Светлицкая, хоть и на закате, все еще лучшее контральто в России; подарить ее голос и искусство какому-нибудь конкурирующему театру — себе дороже. Попробовала было Светлицкая почву — заговорила о переходе на казенную сцену. Встретила изумленные глаза.

— Бог с вами, Александра Викентьевна! Чем вы недовольны? За что?

— Мне у вас делать нечего!

— Сезон на сезон не приходится. Сегодня — нечего делать, завтра — будет что.

— Но я от скуки умираю! Я практику сцены теряю! У меня голос застаивается!

— Боже мой, какие странные вещи вы говорите! Будто вы — дебютантка, нуждающаяся в практике! Подумаешь, не напелись мы с вами на своем веку!

— Напелись ли, не напелись ли, милая Елена Сергеевна, но ведь петь-то и вы еще хотите, — не правда ли?

— Хочу, — спокойно согласилась Савицкая.

— Так почему же и мне не хотеть?

Директриса на прямой вызов Светлицкой вооружилась всем своим ясным холодом.

— Кто же вас убеждает, чтобы вы не хотели петь? И надо хотеть, и будете петь, когда потребуется…

— А сейчас не требуется? Покорно благодарю!

— Тут нечем обижаться. Вы видите, как слагается репертуар.

— Да что репертуар, дорогая Елена Сергеевна! Репертуар — дело дирекции, а дирекция — вы!.. Нет, как вам угодно, а я возьму ангажемент… Меня Церетели в Харьков зовет, Лубковская в Одессу… [163] … Церетели в Харьков зовет, Лубковская в Одессу… — Церетели, Лубковская Мария Мечиславовна (оперная певица, которой посвящен роман) — антрепренеры.

— Я не имею ничего против того, чтобы мои артисты гастролировали, когда свободны, но — брать ангажемент?! У нас с вами — пожизненный контракт.

— Ну полно вам, ангел мой Елена Сергеевна! Что же вы с меня — неустойку, что ли, требовать станете?

Директриса бесстрастно смотрела вдаль, мимо ее раздосадованного, возбужденного, насильственно улыбающегося лица, шевелила бумагами на столе и мерно говорила:

— Неустойки с вас я требовать не буду, но — выгодно ли вам уходить от меня, это размыслить — ваше дело.

Светлицкая понимала очень ясно, что скрывалось под этими словами: «Любезная моя, не пугай: ты сама хорошо знаешь, что тебя для сцены хватит еще года на два, много на три, да и то, если будешь петь редко, в парадные спектакли. Как постоянная рабочая сила, ты ни одному антрепренеру уже не выгодна, а с гастролями при ограниченном репертуаре очень скоро приешься и потеряешь цену. Контральто сборов не делают. Они — красота и сила ансамбля. За два, за три года ты, быть может, заработаешь тысяч сорок рублей, которые и проживешь. А дальше — у тебя ни гроша, и придется тебе ко мне стучаться: возьми меня к себе на пропитание. А я уже не возьму. И выходит, что за удовольствие нескольких новых успехов продашь ты глупее глупого превосходнейшую богадельню с пенсией на дожитие. Сиди-ка ты смирно на старушечьем положении, делай, что велят, и помни, что не мы в тебе, а ты в нас нуждаешься».

И, оценивая все эти логические и, к сожалению своему, неотразимые доводы, Светлицкая даже глаза закрывала, чтобы не выдать омрачавшей их злобы.

— Бог с вами, Леля! — говорила она плаксиво и сантиментально. — Обижаете вы меня!

— Бог с вами, Саня! — с неуловимым оттенком насмешки возражала директриса. — За что мне вас обижать?

— Уж не знаю, за что, а только поступаете со мною не по-дружески.

— Милая Саня! Дружба дружбою, служба — службою.

— Я задохнусь от безделья, и моя смерть падет на вашу голову.

— Сохрани Бог, чтобы случилось такое несчастье! Нам потерять вас?! Ни за что!

— Дела, милая Леля! Дайте мне дёла! Ну хоть маленького, хоть капелюсенького дела! Не привыкла я жить без дела, не могу!

— Но, милая Саня, у вас же так хорошо идет ваша педагогическая работа?! Вы имеете столько учениц, и все они так вас любят…

Эти слова опять коробили Светлицкую, как злой намек, потому что о школе ее ходили по городу странные и не совсем не справедливые сплетни. Она удерживала готовый сорваться с языка резкий ответ, вздыхала, закрывала глаза.

— Да, конечно… Но — ах, Леля! Профессорствовать — это для певицы с известностью значит сознавать себя старухою… А в старухи мне еще ужасно как не хочется!

насмешливо напевала ей Елена Сергеевна из «Русалки». — Ну вот и спойте в следующий четверг Княгиню… покажите всем молодым, что такое — настоящий-то темперамент.

— Ах какая вы злая!.. А, в самом деле, в четверг — «Русалка», и я занята в Княгине? Правда? [164] «Русалка» (1843–1855) — опера Даргомыжского на сюжет поэмы Пушкина. Княгиня — персонаж оперы «Русалка» Даргомыжского.

— Как то, что солнце светит.

И Светлицкая уходила, и довольная, и униженная подачкою, свысока брошенною ее самолюбию. Дома — радость стихала, унижение вырастало, мрачные мысли брали верх…

И опять тяжело ворочалось в темной бессонной ночи по кровати тучное, жаркое, железное тело, и искусанные, гневные губы шептали:

— Погоди, Несмеяна-Царевна! Погоди!

При всех странностях, какие молва приписывала преподаванию Светлицкой, учила она недурно. Хотя Рахе, фанатик классицизма, и уверял, будто Светлицкой надо законом воспретить, чтобы не учила пению, тем не менее даже в труппе Савицкой было уже несколько юных компримарий, вышедших из ее школы. Она была завалена уроками. Но бывают профессора пения, счастливые и несчастные на ученические голоса. При всем своем успехе преподавательницы Светлицкая еще ни разу не имела в руках своих ученицы с голосом, который обещал бы большую оперную карьеру.

— Милый друг Саня, — говорил ей Берлога, — чтобы стать новою Ниссен-Саломан, вам недостает только своей собственной Лавровской. [165] Ниссен-Саломан Генриетта (1819–1879) — оперная певица (сопрано), педагог. По национальности шведка. С 1860 г. жила в России, профессор Петербургской консерватории. Автор книги «Школа пения» (СПб.,1881). Лавровская Елизавета Андреевна(1845–1919) — оперная певица (контральто), ученица Г. Ниссен-Саломан. В 1868–1872 и 1879–1880 гг. солистка Мариинского театра, в сезон 1890/91 г. пела в Большом театре. Профессор Московской консерватории. Подсказала Чайковскому идею, увлекшую композитора, — написать оперу «Евгений Онегин». Чайковский посвятил певице шесть романсов и вокальный квартет «Ночь». Ей посвящены также романсы С.В. Рахманинова «Она, как полдень, хороша…» и «В моей душе».