Густав Майринк - Произведение в алом

Даже старинные стенные часы, поддавшись общему настроению, впали в транс и, несмотря на то что маятник продолжал с жутковатым автоматизмом сомнамбулы завороженно раскачиваться из стороны в сторону, хранили гробовое молчание - видимо, сведенные судорогой голосовые связки начисто утратили свой респектабельный, хорошо поставленный бас, в течение многих десятилетий служивший предметом их нескрываемой и заслуженной гордости.

Повисшая в каморке непроницаемая, враждебно-настороженная тишина с жадностью вампира впитывала в себя любой, самый ничтожный звук.

Наткнувшись на стол, я подивился, когда этот старый брюзга недовольно закряхтел, вынужденный сместиться с привычного места.

И вновь это оглушительное безмолвие - еще немного, и мои барабанные перепонки не выдержат этого ватного пресса и лопнут...

Хоть бы ветер, что ли, хлопнул ставней или разбилась вдребезги сорвавшаяся с крыши сосулька! Но и за окном все как вымерло! Ну так пусть по крайней мере поленья в печи затрещат! Какое там, огонь давно погас...

Мир оцепенел под гипнозом ужасного, выматывающего душу ожидания какого-то незримого и неслышного заплечных дел мастера, а он все не шел и не шел, а ожидание все длилось и длилось, подобно плавному, усыпляющему течению черных, инфернальных вод, в мертвом и бездонном омуте которых бесследно канула моя каморка.

Мои чувства, словно по какому-то неведомо откуда пришедшему приказу, замерли, вытянувшись по струнке, и уже, похоже, отчаялись ждать, когда же наконец последует команда «вольно»...

Мрак, исполненный невидимых очей, настороженно следивших за каждым моим шагом, кишел призрачными, судорожно извивавшимися конечностями - руками, ногами, - осязать которые я не мог и тем не менее видел...

«Это ужас, рождающийся сам из себя, кошмар непостижимого ничто, лишенного какой-либо формы и разъедающего границы нашего сознания», - мелькнул в моей голове смутный обрывок мысли.

Как и мои чувства, я стоял навытяжку посреди комнаты и, боясь шевельнуть хотя бы пальцем, ждал - расчет был прост: введенное в заблуждение моей неподвижностью, «оно» должно было подкрасться сзади, и... и... тогда мне бы, наверное, удалось его схватить...

Простояв так еще с четверть часа, я резко обернулся - опять ничего.

Пустота, вакуум, вбирающее в себя ничто - это парадоксальное «ни то ни се», воплощавшее в себе полнейшее отсутствие каких-либо признаков и тем не менее превратившее своим кошмарным присутствием мою каморку в настоящий музей восковых фигур, одним из рядовых экспонатов которого был я сам.

А что, если взять да уйти? В конце концов, что мне мешает?

От себя не уйдешь! - ответ, прозвучавший в глубине моей души, не оставлял ни малейших иллюзий; пытаясь совладать со своими нервами, я, хоть и понимал, что толку от света мне сейчас никакого, все равно до тех пор бродил по комнате в поисках спичек, пока не нашел их.

Однако болезненно отекшая свеча - еще один восковой экспонат! - упорно не желала светить, коптивший фитиль долго не разгорался, а когда чахлый, находившийся при смерти язычок пламени стал наконец подавать первые признаки жизни, обретая унылое и малопривлекательное подобие с грязной, затертой медяшкой, то тусклое, чадное и трепетное существование его вряд ли могло бы скрасить кому-нибудь тоскливые ночные часы. Нет, уж лучше тьма, чем эта жалкая и бездарная пародия на свет!

Задув тлевший из последних сил огарок, я как был в одежде, так и рухнул на постель, а чтобы уйти от навязчивого кошмара,

принялся считать удары сердца: раз, два, три, четыре... Всякий раз, доходя до тысячи, начинал сначала - часы, дни, недели, а может, и годы, продолжался этот бессмысленный счет, пока губы мои не иссохли, а волосы не встали дыбом, однако ни на миг блаженное забытье не сошло в мою изнемогающую душу.

В полубессознательном состоянии я стал заговариваться, бубнил что-то бессвязное, обрывки ничего не значащих фраз, случайные слова, все, что приходило на ум: «принц», «дерево», «дитя», «книга» - и без остановки, в каком-то мучительном ступоре судорожно твердил их до тех пор, пока они не начинали распадаться на отдельные свистящие, хрипящие, рычащие и шипящие звуки, представавшие предо мной, как и в те темные, варварские времена, которые их породили, во всей своей дикой и бесстыдной наготе, и долго приходилось мне потом ломать голову, чтобы, собрав из этих разрозненных обломков прежние слова, вернуть им утраченный смысл: п-р-и-н-ц... к-н-и-г-а...

Уж не сошел ли я с ума? Или скоропостижно скончался?

Ощупал свое тело, окружающие предметы...

Собрав всю свою волю, заставил себя подняться с постели.

Стоять!

Однако, не продержавшись на ногах и нескольких секунд, бессильно рухнул в стоявшее рядом кресло.

Скорей бы уж приходил заплечных дел мастер!

Лишь бы не чувствовать больше этого изматывающего, медленно, по капле, сосущего из меня кровь ожидания!

- Я... не... хочу... я... не... хочу... - отчаянно вопил я, по крайней мере так мне казалось, ибо нависшая надо мной тишина мгновенно вбирала в себя каждое мое слово, не давая возможности слышать то, что срывалось с моих губ. - Не хочу, разве вы не слышите?!

Окончательно сломленный, откинулся я на спинку кресла.

И вдруг с каким-то невозмутимым и жутковатым безразличием понял, что уже не могу с уверенностью сказать, жив я или мертв - скорее всего, ни жив ни мертв.

Утратив всякую способность думать или действовать, я невидящим взглядом потерянно уставился прямо перед собой...

«С чего это он так настойчиво сует мне под нос эти зерна?» - подобно набежавшей волне, лизнула краешек моего сознания невесть откуда взявшаяся мысль, потом откатилась и прихлынула вновь. Отпрянула и опять тут как тут - взад-вперед, туда-сюда, она словно пыталась меня расшевелить, привлечь мое внимание...

Наконец мне стало ясно: предо мной какое-то существо -возможно, стоит здесь с тех пор, как я сижу в этом кресле, - а в его протянутой руке какие-то зерна...

Очень, очень странное существо - все какое-то серое, словно замотанное в погребальные пелены, с широкими плечами, ростом с невысокого коренастого человека и опирается на узловатый, закрученный спиралью жезл белого как слоновая кость дерева, а там, где должна быть голова, мне удалось различить лишь тускло фосфоресцирующую шарообразную туманность.

От призрачной мумии исходил едва ощутимый пряный аромат сандалового дерева и влажного графитового сланца.

Охватившее меня чувство собственной беззащитности, слабости и какой-то микроскопической ничтожности было настолько сильным и сокрушительным, что в глазах у меня потемнело и я чуть не потерял сознание.

Разлитое в воздухе напряжение, все это время терзавшее мои нервы непрекращающейся мукой, теперь окончательно сгустилось до консистенции иррационального ужаса, обретшего внешний образ не то какого-то древнеегипетского божества, не то покинувшего свой саркофаг фараона...